В поисках себя. История человека, обошедшего Землю пешком
Шрифт:
На следующий день, изрядно замученный жарой и усталостью, я тащу свою коляску по растрескавшимся камням и щебню. Я больше не замечаю ни милых пустынных цветочков, распускающихся в низинах ущелий, ни роскошных цветков кактуса и кустиков, ни даже выброшенных на прибрежные камни обрывков водорослей. В голове осталась только одна мысль: поскорее выбраться из этой пустыни. К концу дня ставлю палатку в райском уголке в окружении камней и цветущих кактусов и не устаю поражаться той степени агрессии, которая переполняет меня. Мы непременно должны помириться на прощание — я и эта пустыня. Выпьем с ней на брудершафт. Я откупориваю бутылку вина, подаренную Изабеллой, и неспешно опустошаю ее, громко разговаривая сам с собой и делясь своими впечатлениями с луной. Ее круглый лик, кажется, одобрительно кивает в ответ и приглашает заходить еще, как только я закончу свое путешествие. После нескольких торжественных обещаний и пьяных клятв короткий проблеск сознания вдруг помогает мне увидеть всю комичность ситуации. Туман, звезды, луна…
По иронии судьбы, несмотря на то что сейчас я плотно окутан коконом своего пустынного отшельничества, никогда в жизни я еще не был настолько обсуждаем и настолько известен. Люси удалось достучаться до прессы, и теперь каждому есть дело до моего марша в защиту детей во всем мире — в одном только Чили уже вышла добрая дюжина статей про меня. Везде я убеждаюсь в том, что меня ждут: водители сигналят мне, едва приметив на дороге. В Копьяпо меня встречают в праздничной атмосфере, будто я какая-нибудь знаменитость. Десятки детей, смеясь и визжа, провожают меня до главной площади города, где духовой оркестрик исполняет народную музыку в честь моего прибытия.
Спустя длительное время я наконец-то ощущаю в воздухе новые ароматы, будто глоток новой жизни: кактусов и кустов по бокам дороги становится все больше. Кажется, что я вот-вот вдохну травянистую свежесть зеленеющих лугов юга… На прощание с Копьяпо пустыня дарит мне поистине королевский подарок: незадолго до моего прибытия сюда приходит несколько дождей — феноменальное для этих мест явление! — и под дождевыми каплями пробуждаются от долгого сна тысячи цветочных луковиц, мирно дремавших под толщей сухой почвы. Их пробуждение — прекрасная пурпурная полоска, пробивающаяся из-под земли, — кажется сказочным миражом. И я иду по этому волшебному ковру из растений с хрупкими лепестками, расстеленному самой матерью-природой. Склоны гор утопают под сиреневой вуалью, а вдалеке красные соцветия полевого клевера прорезают насквозь нежную пастель белого, бледно-голубого и палевого цветочного ковра. Ветер раскачивает бутоны на тонких стебельках взад-вперед, и это напоминает летящие мыльные пузыри. Я устраиваюсь на ночлег посреди этой красоты в пересохшем русле реки, и крошечные скарабеи устраивают для меня самое настоящее психоделическое представление, отплясывая свой таинственный танец и поблескивая бирюзовыми спинками. Я слышу, как где-то рычит пума, но сегодня она соблюдает нейтралитет и держит дистанцию.
Пустыню я покидаю в первых числах ноября, проходя через виноградные поля…
В стране Че
3 декабря 2002 — 30 июня 2003
Аргентина, Уругвай, Бразилия
Я преодолеваю последний горный перевал, вдоволь наскакавшись и поплутав по извилистой дороге, то убегавшей вниз, то карабкавшейся в гору. Наконец я достиг туннеля, названного в честь статуи Христа-Искупителя на границе с Аргентиной. На восточном склоне Анд земля красно-коричневого цвета. Я ощущаю присутствие громады Аконкагуа, и робость моя нарастает по мере приближения к самой высокой точке обеих Америк, окутанной туманом. Люди, предпринимавшие тщетные попытки покорить этот пик, обрели покой здесь же, на склоне — на кладбище для альпинистов. В долине реки Мендоза отложения известняка отражают красные и рыжеватые солнечные блики. Я ставлю палатку под водосточным желобом, брошенным по краю рва, и просыпаюсь под шум дождя прямо над моей головой. Дорога здесь идет под уклон, но я тем не менее продвигаюсь с трудом. Смотрю на реку, несущую свои воды по засушливой местности, прямо у меня под ногами. Вся долина покрыта слоями грязи, оставшейся после сезона таяния снегов. На душе у меня тоскливо и пусто, настроение угрюмое. Не осталось сил ни о чем думать, и потому я всецело отдаюсь во власть текущего времени, отмеряя его шагами. Понадобится целых шесть дней, чтобы дойти до Мендозы, откуда по прямой я смогу добраться до Буэнос-Айреса. Еще через одну тысячу двести километров…
Однажды в полдень я вижу у края дороги, в овраге перевернувшуюся цистерну. Добрая сотня людей выстроилась в очередь, чтобы наполнить свои ведерки блестящей коричневой жидкостью… Приблизившись, замечаю, как их лица расплываются в улыбках: «Смотри, Че, смотри!» — и дети кружатся возле своих матерей, которые несут осторожно, чтобы не расплескать, бадейки со вкусным жидким шоколадом. А что же шофер, спросите вы? С ним все в порядке — по крайней мере, так меня заверяют местные жители. Какие-то ребята убегают с места происшествия, но вскоре возвращаются и тащат за собой отца с огромным бидоном под мышкой. Люди со смехом сравнивают свою добычу. Нынче вечером в деревне будет большой праздник, который все запомнят надолго. Эта случайно подсмотренная сценка придает мне оптимизма. Для настоящей радости так мало надо — и если не брать слишком много в голову, свое счастье можно встретить на каждом шагу…
И вот я уже покидаю роскошную Мендозу, решив одним махом преодолеть следующие три тысячи километров, отделяющие меня от Сан-Паулу в Бразилии. Это будет чистый курорт, шикарный променад, который я преодолею без особого труда… Святая простота! Первые же недели пути стоят мне целой тысячи жизней. Новые ботинки стирают ноги в кровь, а влажная липкая духота медленно убивает меня. К тому же еще предстоит привыкнуть к аргентинскому образу жизни… В особенности к ее ритму — вот где настоящий кошмар! Они привыкли вставать с первой зорькой. Днем, пока я мерно шагаю по дороге, они отсыпаются, зато потом, когда я уже надеюсь на спокойный привал, просыпаются и со свежими силами полночи гудят, едят и радуются жизни. Между тем мое тело изнывает от усталости и требует только одного: сна. Чтобы перекусить в Аргентине, пришлось приспосабливаться к их ритму, дожидаясь полуночи.
Отныне я изо всех сил бодрствую и берегу свои запасы пресной воды: до такой степени поразили меня небольшие придорожные часовенки и алтари по краям дороги. Они возведены в память о святой Корреа, умершей от жажды в пустыне, по которой она шла в поисках своего мужа, пропавшего на войне. И не просто шла, а кормила грудью своего крошечного младенца [32] . Погонщики мулов, водители фур, прохожие и странники — каждый считает своим долгом воздать дань культу святой. А потому по всей стране вдоль дорог у каждого алтаря с изображением святой Корреа стоят десятки бутылок с питьевой водой.
32
Когда Корреа скончалась от истощения, ее тело нашли местные пастухи и обнаружили, что малыш жив и здоров. Его спасло молоко покойной матери. В Аргентине святая Корреа канонизирована и стала воплощением искренней любви женщины и матери. Ее также называют Мертвой Беглянкой.
Окружающий меня пейзаж постепенно видоизменяется. Виноградники уступают место бескрайним полям подсолнечника. Семьи, работающие в полях, принимают меня с большим радушием. В районе Кордоба меня ждет неприятное открытие. У всех встреченных мной людей зубы имеют жутковатый желто-коричневый оттенок: причина в небывалых темпах роста генетически модифицированной сои в близлежащем Монсанто. Такая генная революция не только спровоцировала резкое обнищание местного населения, но и сильно ударила по здоровью в регионе… Где бы я ни остановился, слышу в словах местных жителей глубочайшую озлобленность на политику США. Американцев обвиняют в политических интригах, позорят, подозревают в попытках установить господство над чужими землями и ресурсами, украсть чужое имущество, чужое производство. Одним февральским вечером в деревеньке Карабелас я ночую у здешнего священника. Пока мы идем к его дому, он ругается похлеще извозчика, причем достается всем: и сумасшедшим автомобилистам, и новым веяниям, и неукротимому течению времени. Меня страшно забавляет его цветистый язык! Этот падре очень любопытный персонаж. Корона седых волос венчает его лысеющий череп. Ему, должно быть, лет семьдесят, но ироничный и чуточку циничный взгляд на жизнь придает его облику некую моложавость. Падре то и дело сотрясается от зычного смеха и обрушивает на собеседника непрерывный поток хлестких словечек. Его тонкие губы постоянно в движении. Присев вместе с падре у очага, над которым на углях подогревается вкуснейшее куриное жаркое — ассадо, я наблюдаю, как он со знанием дела откупоривает бутылочку вина, попутно уничтожая очередным богохульственным залпом целый список аргентинских правителей и вождей. Потягивая в паузах между своими обличительными речами вино и неистово измельчая зубами ни в чем не повинное куриное мясо, он вдруг выдает абсолютно инфернальную речь:
— Этот проклятый байстрюк смылся в Европу с нашими денежками! А другой придурок по дешевке распродал наши заводы иностранцам! А третий — сын шалавы! — был диктатором, который отправил на тот свет тысячи людей… — без устали перечисляет падре… Кажется, его обвинениям нет конца. Тем не менее образы тех, кого он так безжалостно распекает, бережно выстроганные из дерева, развешаны по стенам кухни его небольшого домика в самом сердце пампы, среди эвкалиптовых зарослей и многочисленных гнезд попугаев. В нескончаемом потоке слов я без труда читаю историю порабощенного народа, но вместе с тем восхищаюсь его жизнелюбием. Ведь аргентинцы любят смеяться прежде всего сами над собой… Это тоже один из способов побороть печаль в сердце.
Несколькими неделями позже на Рио-де-ла-Плата, на борту роскошного парома, доставившего меня в Уругвай, я испытываю невероятное облегчение. Десять дней я провел в Буэнос-Айресе, удивительном городе-спруте, где блеск соседствует с нищетой. Я заходил в фавелы [33] , общался с ребятишками, живущими на улицах, с нищими, обездоленными, проститутками… И вместе с тем здесь есть Адольфо Перес Эскивель, нобелевский лауреат и борец за права человека, — всю жизнь Эскивель отстаивает права граждан своей страны. Меня снова тошнит от такого мира и социума. Я снова жажду соприкоснуться с миром и покоем — хотя бы относительным! — в других отдельно взятых странах.
33
Трущобы, жилые районы наиболее бедной части населения. Как правило, расположены на склонах гор, лишены инфраструктуры, известны самым высоким уровнем преступности. Прим. ред.