В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года

Степанов Анатолий Яковлевич

– Я его тоже поправил в этом роде. Разозлился он ужасно. Кричал, чтобы мы освобождались от идиотских иллюзий, погубивших его поколение. Иллюзий, что кто-то сверху решит все самым правильным образом.

– Сверху виднее, - сказал Александр.

– Ты, как попугай, за мной повторяешь. Именно так я ему и ляпнул.

– А он что?

– Он сказал, что снизу - виднее.

Они миновали Трубную и поволоклись вверх. Невыносимо остро верещал железом о железо трамвай, спускаясь на тормозах по Рождественскому.

–

Помнишь, Алик, он мне сказал, чтобы я боялся профессиональных шор? Так вот, поймал я себя тут на одной мыслишке. Понимаешь, на допросах Ларионов, Ромка, да и я грешный, остроумны, находчивы, красноречивы. А допрашиваемые - несообразительны, тупы, косноязычны. Они глупы, а мы умны? Часто, но не всегда. Вся загвоздка в том, что мы играемся, чувствуя за собой силу. Силу своего положения, силу сведений, силу убеждения в том, что перед тобой преступник, человек второго сорта. И поэтому играемся с людьми, как кошка с мышкой. А это - плохая игра, потому что кошка играется с мышкой перед тем, как ее съесть. Удовлетворение от собственного превосходства, веселье злорадства - вот что значит наше прекрасное остроумие.

– А ты что, няньчиться с ними должен?

– Не няньчиться. Разобраться по-человечески.

Вот и Сретенские ворота, яркие огни, многолюдье.

– По кружечке, а?
– предложил Алик.

Зашли в угловую пивную и взяли по кружечке. Тихий звон стеклянной посуды, мирный и мерный рокот доброжелательных бесед, уютный запах табака, свежего пива, горячих сосисок. Непонятно кто поприветствовал Смирнова из дальнего темного угла. Он ответил вежливо.

– Москва знает своих героев, - отметил, забавляясь, Алик.

– Надоели они мне все, - вяло сказал Александр.

– Саня, я тут сорок пятый вспомнил, - ни с того, ни с сего вдруг переключился Алик.
– Какой ты с войны пришел. Какой замечательный ты был, озорной, легкомысленный! Я тогда ужасно серьезный был, глобальными категориями мыслил, вопросы мироздания решал ежечасно. А ты ерничал, шутковал, радовался как дитя, по лезвию ножа разгуливая. Допил? Пошли.

Направились к Чистым прудам.

– А теперь наоборот, - через молчаливых пять минут констатировал Александр.

– Почему?
– грустно спросил Алик.

– Черт его знает, но мне все кажется, что временно. Что-то непременно надо доделать, и все вернется: и молодость моя, и радость, и легкость.

– Тоже мне старик?

– Иногда себя чувствую стариком. Честно, Алик.

Дошли до Покровских ворот. Испортилось настроение.

– Как живешь?
– спросил Александр.

– Живу - хлеб жую, - нелюбезно ответил Алик.

– Варя как? Нюшка как?

– Тоже хлеб жуют.

– Что это ты?
– удивился Александр.

– Устал, извини.

– Тогда что же я тебя мучаю? Домой езжай.

– Это я тебя, Саня, мучаю. Тебе

тоже отдохнуть не мешало бы.

Александр рассмеялся, потому что сегодня ему не хотелось тащиться до Москвы-реки. Рассмеялся и предложил:

– Пойдем, я тебя на троллейбус провожу.

Алик поехал домой, так и не сказав Александру того, ради чего он с ним встретился сегодня: его, Александра Ивановича Спиридонова, утром повесткой вызвали к следователю и сообщили о возбуждении против него уголовного дела о превышении им мер самообороны.

Владлен Греков не стучал вольнолюбиво и победительно каблучками по коридорам. Он сидел в той самой приемной и послушно ждал, понимал, что сегодня он не по звонку. Сегодня рядовой функционер мечтал хоть на минутку прорваться к высокому начальству. Прорваться по счастливому случаю. Секретарша неодобрительно поглядывала на него. Он изредка вставал, здороваясь: мимо, к высокому начальству направляясь, пробегало просто начальство. Наконец вышел из кабинета последний, и утихло все. Секретарша холодно сообщила:

– Через пять минут Николай Александрович отбывает в ЦК.

Отбывает. Через площадь - и всего делов-то.

Отбывающий выглянул в приемную и любезно попросил:

– Люба, чайку.
– И увидел Владлена. Недолго моргал, вспоминая. Поинтересовался: - Тебе чего?

– Пять минут для срочного разговора, Николай Александрович.

Пять свободных минут он выкроил для паренька: пока чай готовится, пока чай пьется... Да и настроение хорошее, демократичное. И поэтому предложил:

– Заходи.

Николай Александрович быстро прошел к столу, незаметно перелистал типографским способом изготовленный список для своих сотрудников и, усевшись, сообщил Грекову:

– Слушаю тебя, Владлен. Только покороче. Времени у нас мало.

– Постараюсь. Совершенно случайно от одного общего знакомого я сегодня утром узнал, что против моего школьного друга, молодого, подающего надежды журналиста Александра Спиридонова возбуждено дело. Он один - я подчеркиваю: один!
– пресек трамвайный грабеж и обезвредил трех бандитов, вооруженных пистолетом и ножами. Более того, бандит с пистолетом оказался опасным убийцей, которого до этого тщетно разыскивала московская милиция.

– Как это - "обезвредил"?
– недоуменно спросил Николай Александрович.

– Нокаутировал, Николай Александрович. Алик - хороший боксер, и именно это теперь ставится ему в вину.

Вошла секретарша, поставила перед Николаем Александровичем стакан темно-коричневого чая:

– Вам пора, Николай Александрович.

Тот отхлебнул из стакана в юбилейном подстаканнике, спросил:

– А ему чайку?

– Сейчас будет, Николай Александрович, - заверила секретарша и вышла. Николай Александрович смотрел на Грекова и соображал. Сообразив, сказал: