В последнюю очередь
Шрифт:
Алик вытянул правую руку и зажмурил левый глаз.
– Тах! Тах! Тах!
– в такт холостым щелчкам выкрикивал он.
– Пацаненок, - ласково сказал уже одевшийся Саша.
– Ну-ка давай его мне.
Он снова загнал обойму, передернул затвор, поставил на предохранитель и заткнул пистолет за ремень бриджей. Под кителек.
– Зачем он тебе на рынке?
– С ним, дорогой Алик, веселей торговаться.
Торжественно и неразборчиво вещали с высоких деревянных столбов о Берлине черные колокольчикообразные репродукторы. Но люди уже знали эту новость и знали еще и то, что
– Про Берлин слыхал?
– спросил Петро.
– Слыхал, - пожав руку, Саша озабоченно сообщил ему.
– Приодеться мне надо, Петя.
Ничего не изменилось на рынке, будто и не было той ночи. Стояли ряды, бродили продавцы и покупатели.
– Дерьмо тут в основном, Саша, дерьмо и рвань.
– На днях я у кукольников симпатичный пиджачок видал.
– У них товар есть, - подтвердил Петя.
– Но продадут ли, вот вопрос.
– А почему им не продать? Я цену дам.
Петро пронзительно свистнул над ухом Алика. Алик болезнено сморщился, хотел сказать что-то ядовитое, но Петро уже обращался к сиюминутно явившемуся на свист шестерке-алкоголику:
– Феня, не в службу, а в дружбу. Здесь где-то Коммерция с Пушком пасутся. Позови их сюда. Скажешь, я прошу.
– Сей момент, - с лихорадочной похмельной бойкостью пообещал алкоголик и исчез. Петя стал объяснять, почему могут не продать:
Им, чтобы фрайеру куклу всучить, хорошая вещь нужна. Чтобы фрайер о ней жалел, а не куклу рассматривал.
Перед ними стояли плотный, солидно одетый мужчина в соку и быстрый, изломанный, в постоянном мелком движении юнец лет восемнадцати.
– Счастлив приветствовать ветеранов в радостный день взятия Берлина!
– патетически возгласил мужчина, кличка которому была - Коммерция.
– Мы в логове зверя!
– Ну, допустим, это я в логове зверя.
– Саша насмешливо оглядел живописную парочку.
– А ты у себя дома.
– Обижаете, товарищ капитан, - укорил Сашу Коммерция.
– А у вас, как я понимаю, до нас дело.
– Приодеться ему надо, Коммерция, - взял быка за рога Петро. Пиджак, брюки, коробочки. В общем, с ног до головы.
– Он нас обижает, а мы его одевай, - заметил юнец и хихикнул.
– Будь выше мелких обид, Пушок.
– Коммерция положил руку на плечо Пушка, успокаивая.
– Пойми и прости молодого человека. Истрепанные военным лихолетьем нервы, отсутствие женского общества, смягчающего грубые мужские нравы, просто бравада...
– Значит, одеваем?
– уточнил деловито Пушок.
– Ну, конечно же, друг мой, Пушок!
– упиваясь красотой слова и глубокими модуляциями своего голоса, объявил Коммерция.
– Тогда прошу вас встать, товарищ капитан, - предложил Пушок.
Саша соскочил с прилавка, а пушок, отойдя на несколько шагов, стал внимательно изучать его. Рассмотрев, резюмировал:
– Пиджачок скорее всего пятидесятого размера, брюки - сорок восьмого, четвертого роста.
– Что имеем для молодого человека? Из самого лучшего, конечно, многозначительно поинтересовался Коммерция.
– Все зависит от того, какими суммами располагает клиент.
– Пушок был реалист и прагматик в отличие от Коммерции - романтика и идеалиста.
– Плачу с запроса, - просто сказал Саша. Пушок поднял бровь.
– Имеется ленд-лизовский пиджак тонкого габардина. Брюки коричневые, тоже американские. Колеса черные. Довоенный "Скороход". Общий стиль элегантный молодой человек спортивного типа.
Коммерция прикрыл глаза - мысленно воспроизвел облик элегантного молодого человека спортивного типа - и добавил мечтательно:
– И хорошую рубашку, Пушок. Тоже коричневую. Только более светлых тонов.
– Ну, - спросил у него Пушок.
– Что - ну? За товаром иди.
– Так не выдадут без вас.
Коммерция, ища сочувствия, обернулся к Петру и Саше, развел руками ну как с такими неумехами быть!
– и зашагал вслед удалявшемуся Пушку.
– Златоусты!
– заметил Алик.
– Профессия у них такая, - объяснил Петро.
– Где ребята?
– спросил Саша.
– Как где? Сергей прихворнул малость, Клава сказала, - ответил Петро. Потом зачерпнул из мешка семечек и, высыпав их обратно, добавил: - А Борис с Мишкой уже на работу вышли.
– Понятно, - Саша помолчал, потом заметил между прочим, - И Семеныча не видать.
– Напугал старичка, а теперь горюешь?
– подковырнул Петро.
– Его запугаешь, - ответил Саша и увидел возвращающуюся пару.
Они шли меж рядов и сквозь толпу, брезгливо и отстраненно. Они открыто презирали тех, кого легко обманывали, и легко обманывали потому, что высокомерно презирали. Глядя на них, Саша почувствовал накат солдатского гнева и, на миг прикрыв глаза, привычно подавил его.
Пушок положил изящный чемоданчик на прилавок, а Коммерция, открыв его, извлек шикарный бежевый пиджак.
– Да, - вспомнил Коммерция.
– Ботинки сорок третьего размера. Подойдут?
– В самый раз, - ответил Саша, не в силах оторвать глаз от пиджака.
– Прошу примерить, - предложил Коммерция.
– Прямо здесь?
– Пиджачок можно, - подбодрил Пушок. Саша потянулся за пиджаком и вдруг заметил на правой руке Коммерции отсутствие двух пальцев указательного и среднего.
Картину подобного рода он однажды видел там, на фронте. Там гражданин, добровольно и самостоятельно освободившийся от двух своих главных на войне пальцев, без колебаний и психологических экскурсов был направлен комбатом в трибунал.
– Самострел?
– со знанием дела осведомился Саша.
– Язычок у вас, товарищ капитан! Несчастный случай в сороковом году. Лопнул трос на лесоповале.
– В исправительно-трудовой колонии где-нибудь на далеком Севере нашей необъятной Родины?
– Саше нравилось уточнять.
– Именно, - подтвердил Коммерция.
– В Кировской области.
Не торопясь, Саша расстегнул кителек, снял его, взял из рук застывшего вдруг Коммерции пиджак. А Коммерция и Пушок смотрели на рукоять парабеллума, торчавшую из-под бриджей, смотрели пристально и обреченно. Саша влез в пиджак. Пиджак сидел как влитой.