Шрифт:
Анатолий СТЕПАНОВ
В ПОСЛЕДНЮЮ ОЧЕРЕДЬ
Тот апрель был чудесен в Москве. Теплый, беспрерывно солнечный, он все свои тридцать дней жил в напряженном предчувствии небывалого майского счастья. Уже дымились набухавшими почками старые деревья вечно молодых московских бульваров для того, чтобы вскоре вместе с победными салютами взорваться ослепительной зеленью листьев.
А теперь быстрей - через улицу Горького на просторы самого знаменитого российского тракта.
Со второго этажа сине-голубого троллейбуса армейский капитан рассматривал
У остановки "Протезный завод" две веселые тетки помогли ему сойти: капитан был при чемодане и здоровенном вещмешке, а левая рука действовала плохо.
– Спасибо, сестрички!
– крикнул он в уплывающую и закрывающуюся дверь и озабоченно осмотрел себя.
Он был франт. Хорошего тонкого сукна коротенький китель с выпуклой ватной грудью и прямыми ватными же плечами, той же материи, роскошные бриджи, смятые в гармошку маленькие сапоги дорогого хрома и фуражка, основанием блестящего козырька привычно сидевшая на лихой брови.
Закинув вещмешок за правое плечо и взяв в правую руку чемодан, капитан, скособочась немного, побрел по Шебашевскому переулку. У четырехэтажного красного кирпича здания школы подзадержался.
– Шестьсот сорок вторая, - произнес он с удовольствием знакомые цифры и удивленно дочитал: - Женская!
Обидно было: он, Александр Смирнов, учился в этой школе, а сейчас вот, глядите, женская! Но настроение не испортилось: присвистнув, пошел дальше, прищуренными счастливыми глазами рассматривая и узнавая забытое и вдруг знакомое: маленькие дома, большие деревья, волнистую булыжную мостовую.
Справа беспокойно существовал Инвалидный рынок.
Палатки с непонятным товаром, ряды со скудной снедью - картошка, соленые огурцы, квашеная капуста, семечки - и люди, торгующие с рук всем, чем можно было торговать обнищавшему за четыре страшных года человеку. Капитан свернул к торгующей толпе. У крайнего ряда заметил мешок с семечками, подошел, спросил:
– Почем?
– Двадцать рублей, - сурово ответил красномордый спекулянт.
Капитан поставил чемодан, скинул вещмешок, из нагрудного кармана достал толстую пачку денег, вытянул красную тридцатку и сказал строго:
– Стаканчик-то маловат.
– Стандарт.
– Полтора стакана, - приказал капитан и развернулся к красномордому карманом великолепных своих штанов.
Красномордый посмотрел наконец на покупателя и сразу же разглядел иконостас: два Знамени. Отечественной всех степеней. Звездочка, медаль... И, почтительно ссыпая в оттянутый им же карман семечки, поинтересовался грустно:
– Давно оттуда?
– Оттуда месяц как, а сегодня прямо с поезда.
Красномордый кивнул на левую руку капитана:
– Где лежал?
– В Смоленске, - капитан до хруста в суставах сладострастно потянулся, спросил: - Звать тебя как?
– Петро.
– Вот что, Петя. Я прогуляюсь малость, а ты за вещичками присмотри.
– Слушаюсь, - привычно подчинился Петро, выскочил скрипя протезом из ряда, подхватил чемодан, вещмешок и споро припрятал их под прилавок. Капитан слегка кивнул, командирски благодаря, и, шикарно лузгая семечки, двинул в людское море. Он развлекался: щупал перекинутые через чьи-то плечи брюки, листал диковинные книги, рассматривал металлические финтифлюшки.
То ли мальчик, то ли старичок раскладывал на фанерном обломке три листика. Смятые коробом карты мелькали.
– Отгадай бубновый туз - унесешь рублей картуз!
– кричал мальчик-старичок и двигал, перебирал, вскидывал три карты.
– Хочу рублей картуз, - сказал капитан и вытянул из своей пачки радужную сотенную.
Мальчик-старичок мгновенно показал ему карты и снова замелькал. Помелькав, заявил торжественно: - Не отгадаешь туза - стольник мой, отгадаешь - триста твои.
– Готовь триста. Отгадал, - лениво сказал капитан и, стремительно вскинув руку, вырвал из рукава старичка спрятанную карту, потом опять, не торопясь, перевернул карты на фанерке. То были шестерка, девятка, валет.
– Гони три сотни, - капитан показывал, держа двумя пальцами бубнового туза.
– Грабят!
– тонко завопил мальчик-старичок. И за спиной у капитана с угрозой поинтересовались:
– Ты щё бандитствуешь, офицер?
Тельник под грязной белой рубашкой, а поверх - стеганка, прахаря с обширным напуском, косой чубник под малокозыркой-восьмиклинкой с хвостиком и круглая прыщавая харя с неряшливой молодой щетиной.
– Я тебя не звал, приблатненный, - холодно сказал капитан.
– Вица, он деньги отнять хочет!
– проплакал мальчик-старичок.
– Убогого обижаешь!
– осудил капитана прыщавый.
– Иди отсюда, пока я из тебя убогого не сделал, - настойчиво посоветовал ему капитан. И мальчику-старичку:
– Давай проигрыш!
– Вица, убьет!
– Бандюга!
– возликовал прыщавый и слегка толкнул капитана плечом. От неожиданности тот попятился, но тотчас был возвращен на прежнее место: до чрезвычайности похожий на прыщавого, только не прыщавый, был уже за спиной капитана. Тут же их стало четверо. Капитан оглядел их всех и вдруг жестко приказал на отработанном командирском крещендо:
– Солдаты, ко мне!
– Сдрейфил, гад, - выкрикнул прыщавый и ударил. Капитан нырком ушел от удара, одним шагом сблизился с прыщавым и ребром ладони врезал ему по шее. Прыщавый еще мягко усаживался на землю, а капитан, мигом развернувшись, уже был лицом к оставшейся троице. Но троица растворилась в толпе, потому что из толпы пробивались к капитану солдаты. Один. Второй. Третий. Третий - высокий, широкоплечий, с полным бантом ордена Славы, спросил строго:
– Что здесь происходит?