В прятки с отчаянием
Шрифт:
— Вот как, правда? — стало немного неловко, что все-то он уже знает. — И часто я так делала за стеной?
— О-о, ну что ты, всего лишь каждую ночь, — выдает он, не сдерживая смеха. — И мне этого ужасно не хватает. Я хочу всегда засыпать и просыпаться рядом с тобой, — шепот его такой проникновенный и ладонь тянется к моему лицу, проводит по щеке, а потом медленно спускается ниже, по шее, немного задержавшись на груди, скользит к животу, бедру, вниз по ноге, возвращается поглаживая. На место немного утоленной страсти пришла необычайная нежность. И глаза из-под жарко дрожащих ресниц так пристально следят за откликом тела на свои прикосновения, что я непроизвольно краснею и кажусь сама себе какой-то нескладной. Как это возможно? Только что мы делали друг с другом такое, что при одном воспоминании бросает в жар. А теперь накатывает робость.
— Разглядел? — облизав пересохшие губы, прищуриваюсь я. Улыбается, дуга правой брови ползет вверх.
— Не совсем. А ты, все разглядела? — и переводит взгляд на мои ладони, которые легонько поглаживают его грудь и плечи. Видимо, то, что я сама не отвожу от него глаз, не осталось незамеченным.
— Да! Давно уже, еще за стеной, у реки, — созналась я нагло, и с вызовом, гордо задрав подбородок. Все глупые страхи испарились, потому что теперь я его, совсем и во всех смыслах. Только его. А он мой. И знать это приятно.
— Так и знал, что ты подглядывала.
Дей
— Так и знал, что ты подглядывала, — улыбаюсь ее игривому вызову, не в силах до конца осознать, что она рядом и она моя. Только моя…
Пальцы ведут ласковую дорожку по упоительно нежной коже, а я никак не могу собрать мысли воедино. Это невозможные эмоции, которые нельзя определить даже образами, они все чувствуются на уровне гораздо выше человеческого понимания. Все эти физиологические объяснения, что я почерпнул на станции, никак не могут описать то единение душ, которое произошло между нами. Я видел… Видел почему люди жертвуют собой ради другого. Она открылась мне, полностью и все что мне сейчас нужно — это почувствовать ее снова, потому что самое прекрасное что может произойти с человеком, это подобное слияние на уровне гораздо более глубоком чем можно осознать.
— Я часто вспоминаю те дни. Будто прошла целая жизнь рядом с тобой, — я улыбаюсь своим воспоминаниям, а Люси закусила губу и наклонилась ко мне.
— Мне не нравится, когда ты говоришь о нас в прошедшем времени, — посмурнела она, а я, смеясь, переворачиваю ее на спину, накрывая ее своим телом. — Что значит, прошла… У нас еще только все начинается!
— Пусть будет так, — не желаю с ней спорить. — Пусть только начинается… — я стараюсь наглядеться на нее впрок, потому что неизвестно, сколько у нас ночей впереди. Может, все, а, может…
— Даже не думай об этом, — я смеюсь, запоздало закрываясь, но ни о чем не жалею. — Эээй, а чего это ты закрылся? Мне нравится копаться у тебя в голове!
— Хорошенького помаленьку, — тихонько проговариваю я, целуя ее в шею и спускаясь все ниже и ниже, проведя ласковую влажную дорожу по сумасводящей коже. — Учись понимать меня так, без скана. А то нечестно.
— Пффф, — фыркнула Люси, но я уже добрался до ее груди и сейчас обвожу по окружности стягивающийся в твердый шарик сосок. — Рииз, — выдохнула она, — вот это нечестно…
— Что именно? — сдержать улыбку не получается, когда я чувствую отклик на все свои действия. — Вот так нечестно? — легонько прикусываю чувствительное местечко, поглаживая при этом ее бедро, распаляя в девушке желание с новой силой. — Или может быть так… — поцелуи спускаются все ниже, пробуя на вкус ее всю, без остатка. Губы, язык все идет в ход, только бы доставить ей максимум наслаждения. Терпкий, слегка сладковатый запах возбуждения витает в воздухе, исходит от наших разгоряченных тел, добавляя в наше локальное маленькое безумие горстку остроты…
*
— Люси, — наклоняясь к ней, шепчу я на ушко, пока пальцы нежно чертят узоры по позвонкам, повторяя знаки, вытатуированные вдоль девичьей спины. «Слушая тишину — познаешь вселенную». — Откуда ты знаешь иероглифы?
— Разглядел? — Люси лежит ко мне спиной, постепенно успокаиваясь и выравнивая дыхание. Ноготки ее слегка царапают мою руку, обнимающую ее поперек талии, а я вдыхаю ее нежный ландышевый запах, и меня переполняет эйфория. Нет и не будет ничего лучше этого.
— Теперь, да. У меня полное ощущение, что это послание для меня одного, вряд ли кто-то еще знает японский язык. А ты откуда знаешь?
— Я не знаю. Когда-то давно искала идеи для эскизов, не всегда они рождались у меня в голове, иногда нужно вдохновение. В архивах школы, которая у нас находится в Эрудиции, я увидела записи с этими письменами. Запрос в базы выдал это. Не знаю, насколько это правильно… Но на тот момент я была уверена, что я должна… сделать именно этот рисунок. Тем более выглядит прикольно, — я почувствовал, как она улыбнулась и дотронулся губами до ее ушка.
— Ты звала меня, — шепчу я ей, прикрывая глаза. — Я искал тебя, а ты меня звала…
— Риз, — она резко повернулась ко мне, тревожно всматриваясь в мое лицо. — Ты думаешь это противостояние когда-нибудь закончится?
— Конечно, — нежность переполняет меня и, кажется, сердце сейчас выпрыгнет из груди. — Кнопка моя маленькая, я здесь именно для этого. Чтобы все закончилось. Мой отец мог бы закончить это еще тридцать лет назад, если бы его поддержали остальные члены клана. И ему тогда не пришлось бы бежать. Ромате всегда хотели вернуться сюда с миром. Уверен, что мы смогли бы договориться, жить в симбиозе… Но для этого нужно было избавиться от чипа, что низвергло бы всю систему безупречных и показало бы, что они ошиблись в своем выборе. А признавать свои ошибки никто не любит, тем более такие личности, как надутые чванливые индюки домате…
— Ты не очень-то любишь своих собратьев, — ухмыльнулась Люси, приподнимаясь на локте.
— Они всегда были частью этой планеты, как и вы, — веду ласковую дорожку пальцем по ее плечу, спускаясь ниже, а потом поднимаю на Люси глаза. — И это призрачное разделение, заставляющее нас воевать друг с другом — иллюзорно. Они просто ослеплены своим величием, у них способностей чуть больше, чем у обычных людей, и то не потому, что они такими родились, а потому, что у них ускорены все жизненные процессы. Ты думаешь почему они забирали людей, чтобы посредством реминисенсера менять тело на более молодое? Искусственно выращенный организм, у которого во много раз усилены все процессы метаболизма и регенерации, как ни странно, очень быстро изнашивается. Наступает момент, когда чип не спасает, нужно все больше воздействия, а вместе с ним приходит апатия, нежелание жить. Вот и приходится выбирать — то ли жить с немощным телом до конца, то ли прыгать в другое, более молодое, которые будучи выведено искусственно, стареет еще быстрее. Наши ученые говорили, что это связано с ментальной сущностью напрямую, накопленный опыт, прожитые годы… искусственное тело не справляется. Нужно брать живую плоть…