В пылающем небе
Шрифт:
Как быть? В течение каких-то долей секунды в голове проносится целый калейдоскоп мыслей. Если на планировании резко убрать закрылки, самолет как бы проваливается, сразу теряет высоту, но тут — не зевай, тяни штурвал на себя, чтобы уменьшить скорость снижения перед самой землей. Стоит лишь допустить малейшую ошибку, неточность — и самолет может взмыть вверх, а затем без скорости свалиться на крыло или плашмя Удариться о землю и взорваться.
Делаю, как решил. Другого выхода нет. Самолет пошел на резкое снижение. Что есть силы тяну штурвал на себя и через несколько секунд чувствую легкий толчок.
Приземлились!
— Как мы сели?! — искренне удивились ребята, когда мы вышли из машины.
— Ведь такой поляны маловато даже при посадке днем!
Я рассказал им о закрылках.
— А тебе когда-нибудь приходилось приземляться подобным образом?
— Конечно, нет, это впервые…
— Саша, ты гений! — воскликнул Сергей и с комическим восхищением развел руками.
— Нет, братцы, — перебил я его серьезным тоном, — если бы во время полета мы внимательно следили за небом, ничего подобного не случилось бы. А мы ротозейничали, как говорят у нас на Украине, «ловылы гав», что совершенно недопустимо в боевой обстановке. Ни на секунду нельзя отвлекаться и забывать, что враг где-то рядом, что он может использовать малейшую нашу оплошность. Мы должны всегда быть готовы ко всякой неожиданности. Вот так, дорогие мои друзья.
— Так ночью-то… — попытался было возразить Панфилов. — Можно и не заметить подкравшегося фашиста.
— Не имеем права не замечать! — возразил я. — Ни малейшего права не имеем. Ведь фашист нас заметил, значит, он лучше смотрел и к тому же он один, а нас четверо.
Саша виновато замолчал. Ведь это его с Васильевым! первейшая обязанность следить за воздухом во время полета. И моя тоже. У штурмана иная задача: он ведет исчисление пути.
Вся праздничность благополучного приземления как-то сразу померкла, отошла на задний план.
На свой аэродром добирались различными видами транспорта — на лошадях, попутных машинах и даже на тендере паровоза, оставив самолет на попечение бойцов истребительного отряда [2] .
Мы проезжали через Москву и, пожалуй, впервые по-настоящему осмотрели столицу нашей Родины.
Хотя в феврале город был уже в безопасности (наши войска отогнали фашистов от Москвы еще в декабре), на улицах и площадях все оставалось по-прежнему, как и в недавние грозные месяцы, когда Москва была готова к уличным боям. Накрест заклеены стекла, окна первых этажей защищены мешками с песком, улицы перекрыты противотанковыми заграждениями.
2
Истребительные отряды создавались из добровольцев, гражданских лиц в районах, находящихся в непосредственной близости К фронту. В их обязанность входило дежурство на дорогах, борьба с диверсантами, вражескими парашютистами.
Тысячи москвичей ушли на фронт, эвакуировались вглубь страны вместе с фабриками и заводами — поэтому кажется, что город опустел.
Наш самолет быстро восстановили, но взлететь на нем было невозможно: площадка ограниченная. Пришлось рубить лес. Только на облегченном самолете, с минимальным количеством бензина Семен Полежаев сумел поднять его в воздух.
Нам же на этой машине больше летать не довелось.
ЧАСТЬ III
В полк мы прилетели на испытанном нами самолете. Прилетели утром. А к вечеру того же дня всех охватило волнение: на базу не вернулся экипаж Ивана Федоровича Андреева. Не было его и на второй день. Радость встречи с боевыми друзьями сменила тяжелая печаль.
Вскоре, однако, из одной воинской части сообщили, что Иван Федорович, его штурман Сергей Алейников и члены экипажа находятся у них. Как они попали туда, рассказал сам Андреев несколько дней спустя…
…Изрешеченный осколками снарядов, бомбардировщик чудом держался в воздухе. Работал один мотор. Иван Федорович успокаивал экипаж:
— Не волнуйтесь, как-нибудь дотянем до своих. Смотрите только внимательно за воздухом, чтоб нас не добили истребители.
Так продолжалось более двух часов. Наконец:
— До линии фронта осталось десять минут лета, — сообщил штурман Алейников.
Высота 400, 300 метров… Маневрировать нельзя: самолет, как раненая птица, едва держится в воздухе. А внизу глубоко эшелонированная оборона противника. Ни обминуть ее, ни спрятаться.
— Еще немного… Еще чуть-чуть, — шептал Иван Федорович, сжимая штурвал. — Нужно перетянуть линию фронта.
Вокруг хлопали снарядные разрывы. Все ближе и ближе. Раздается оглушительный грохот — снаряд попал в работающий мотор. Бомбардировщик резко накренился, опустил нос и пошел к земле. Андреев не выпускал из рук штурвала, надеясь посадить плохо управляемый самолет. И это ему частично удалось. Удалось потому, что Андреев был отличным летчиком. Подняв к небу огромный столб снежной пыли, самолет сел «на брюхо» (с убранными шасси), прорезав в плотно слежавшемся слое снега настоящий ров, что, собственно, и спасло людей.
— Вы целы? — спросил Андреев, придя в себя после такой необычной посадки.
Оказалось, больше всех пострадал штурман Сергей Алейников, остальные отделались легкими ушибами.
Присмотрелись.
— Э-э, да мы, товарищи, на нейтральной полосе…
Оказав первую помощь штурману (у него была повреждена нога), экипаж отполз от самолета и укрылся в неглубокой воронке. Такая предусмотрительность была не лишней, даже очень своевременной: немцы открыли по машине минометный и пулеметный огонь и вскоре подожгли ее. В ответ советские артиллеристы начали яростный обстрел фашистских позиций.
До своих было метров триста. Иногда до экипажа доносилось:
— Держитесь, братцы, мы поможем вам!
— Нас видят друзья, — сказал Андреев, — За нас ведут бой. Зарывайтесь глубже в снег, прижимайтесь крепче к земле. Скоро начнет темнеть, тогда легче будет выбраться отсюда.
Наконец наступил вечер. Огонь с обеих сторон затих, потом вовсе прекратился.
— Живы? — вдруг донесся до летчиков приглушенный голос.
Андреев выглянул из воронки. С нашей стороны подползли двое в маскировочных халатах.