В пылающем небе
Шрифт:
Нам, летчикам, раньше других приходится встречать рассветы и видеть солнце, как сказал однажды Леша Гаранин.
Внизу, под крылом самолета, темно, а мы уже наблюдаем на далеком горизонте светлую полоску, словно отделяющую небо от земли. Полоска делается все шире и шире, багровеет, и вскоре на ее фоне показывается кусочек малинового круга. Кажется, он выплывает из-под земли и будто покачивается на дымчатой перине горизонта, посылая просыпающемуся миру свой ласковый утренний привет. На земле, под нами, его еще не видно; мы же в полете часто бываем свидетелями рождающегося дня. Жаль только, что любоваться этим красивым зрелищем нам было просто
Мы летим во вражеский тыл. Там партизаны ведут бой. Им нужна помощь. Все наши мысли за линией фронта, над местом боевых действий народных мстителей, находящихся в кольце эсэсовских банд.
Начинался день — морозный, солнечный. Внизу простирались покрытые белой скатертью снега необозримые леса. Местами среди этого лесистого края виднелись большие прогалины с мелкими и крупными населенными пунктами. Прогалины соединялись между собой просеками, дорогами.
Снижаемся над одной из прогалин — и в сердце закипает злость: под нами не населенный пункт, а одни руины. Видно, недавно здесь прошли каратели.
И вдруг мы увидели бой. Снарядные разрывы явственно различались с пятисотметровой высоты. Фашисты с пушками и, кажется, с несколькими танками, окрашенными в белый цвет, сжимали кольцо окружения. Партизаны вели круговую оборону.
Делаем разворот, ищем глазами условные обозначения. Наконец:
— Есть! Вижу! — раздается голос Куликова.
В небо со всех сторон летят ракеты. В различных местах леса на снегу появляются черные полотнища. Быстро определяем линию боевого соприкосновения сторон и сбрасываем бомбы. Делаем второй заход, третий… Даю команду стрелкам, и через несколько секунд ощущаю знакомую вибрацию — заработали пулеметы. Выискиваем цель, и машина снова стремительно несется к земле. Мой маневр повторяют другие летчики.
— Врежешься в землю, черт! — предупреждает Куликов. — Ты забываешь, что мы с тобой бомбардировщики, а не штурмовики.
— Ничего! — весело отвечаю штурману. — Бить так бить! Наверняка! — и повторяю его же любимое выражение: — Где жарче бой, там мы с тобой!..
Развернувшись над лесом, ложимся на обратный курс. Мы нанесли фашистам большой урон, пробили брешь в их кольце и даже показали партизанам, в каком направлении им безопаснее всего выходить из окружения. На прощание сбросили им листовки и продукты.
По дороге домой нас обстреляли истребители. Тройка «Мессершмиттов» бросилась было в атаку, выпустила по несколько длинных очередей и внезапно отстала: очевидно, у них кончились боеприпасы. Мы разомкнули строй и стали одиночно набирать высоту, маскируясь в облаках.
Я шел замыкающим и приземлился на аэродроме последним. Подрулив к стоянке, заметил необычное движение у самолета Гаранина. Там стояла санитарная машина, кого-то несли на носилках.
Оказалось, короткий налет немецких истребителей все-таки причинил нам ущерб: в ногу был тяжело ранен штурман Гаранина старший лейтенант Майоров. Он мужественно перенес ранение, даже не сказал об этом командиру корабля, чтобы не отвлекать его от работы. Майоров знал, что медицинской помощи в воздухе ему никто не окажет, так как в штурманскую кабину во время полета пробраться невозможно, да к тому же летчик не может ни на минуту бросить штурвал (ведь на самолетах тогда не было автопилотов). Так и истекал кровью Леша Майоров, пока не потерял сознание. Гаранин обратил внимание на неподвижно и как-то неестественно сидящего штурмана уже над аэродромом.
— Леша, почему
Тот не отвечал.
И только совершив посадку, Гаранин понял, в чем дело.
Штурмана отправили в госпиталь в бессознательном состоянии.
Аэродром живет полнокровной боевой жизнью. Днем и ночью самолеты поднимаются в небо и уходят на запад. Через некоторое время они возвращаются. Техники, механики, оружейники осматривают их, ремонтируют, заправляют горючим, подвешивают бомбы, и машины снова идут на задание.
Из партизанского соединения, которому наша эскадрилья оказала помощь с воздуха, пришла радиограмма. В ней сообщалось, что партизаны успешно вышли из вражеского окружения и благодарили нас за своевременную поддержку. Мы были рады, что помогли им в тяжелую минуту и подняли их боевой дух.
После разгрома немецко-фашистских войск под Москвой пришла в полк радостная весть. Ее принес приказ Верховного командования:
«За проявленную отвагу в боях с немецко-фашистскими захватчиками, за стойкость, мужество и организованность, за героизм личного состава при выполнении важных боевых заданий преобразовать полк особого назначения во 2-й гвардейский авиаполк дальнего действия».
По случаю присвоения полку гвардейского звания в эскадрильях были проведены партийные и комсомольские собрания.
А потом ровный, как под линейку, строй всего полка, развевающееся на ветру гвардейское знамя. Первыми целуют его, преклонив колени, командир части, его заместитель, начальник штаба. Затем к полковой святыне поочередно подходят летчики, штурманы, стрелки-радисты, механики, техники, оружейники, связисты…
Страстно звучит голос старшего батальонного комиссара Дакаленко:
— Чтобы ни одна вражеская цель не осталась не пораженной! Удвоим, утроим силу бомбовых ударов!.. Весь наш порыв и жар сердец — на полный и окончательный разгром врага! — таков наш ответ на присвоение высокого звания!
Небольшого роста, живой, энергичный Дакаленко обладал феноменальной зрительной памятью и знал в лицо почти всех в полку. Его беседы с личным составом всегда ободряли, вселяли уверенность в победу.
Комиссар любил летчиков и старался облегчить их тяжелую фронтовую службу. Особенно заботливо относился он к техническому персоналу. А нашим техникам, оружейникам, мотористам действительно было нелегко: потрепанные, много раз бывавшие в боях самолеты часто выходили из строя, и их приходилось без конца чинить, работая на ветру, под открытым небом. Дакаленко нередко наведывался к ним, вел задушевные беседы, подбадривал. И всегда сводил разговор к тому, как будут жить советские люди после победы над врагом.
— Представьте себе, ребята, — часто говорил он, — закончилась война и мы собрались с вами все вместе на большой праздник. Вокруг смех и веселье. А мы сидим и вспоминаем боевые дела минувших дней, своих друзей-товарищей, вспоминаем, как нам было тяжело…
Ребята слушали комиссара, весело улыбались. И, честное слово, им становилось легче работать.
— На войне надо быть веселым, — любил повторять Дакаленко. — Скучный солдат — плохой воин!
Как-то проходя мимо одной землянки, он услышал доносившуюся оттуда музыку. Зашел, незаметно остановился у двери и увидел: молоденький лейтенант увлеченно играет на баяне старинную русскую песню, ему вторят на гитарах два таких же юных солдата.