В пылу любовного угара
Шрифт:
– Почему вдруг? С чего им мост так понадобился? – прошептала Лиза. Не потому на шепот перешла, что боялась, как бы их кто-то не услышал, просто известие так поразило, что у нее совершенно сел голос.
– Да все очень просто. Позавчера в ста километрах отсюда был взорван железнодорожный мост. Партизаны хотели пустить под откос эшелон с боеприпасами, однако взрыв произошел чуть раньше, мост рухнул буквально за пять минут до того, как на него въехал эшелон. Тот успел остановиться. Железнодорожный путь восстановить пока не удалось, однако чуть ниже по течению гитлеровцы навели понтонную переправу, перегнали туда колонну грузовиков, перегрузили боеприпасы на грузовики, и сейчас они идут в Мезенск. Здесь будут, кажется, завтра. Баскаков не говорил точно. К тому времени мы должны осмотреть мост и решить, где именно нужно заложить взрывчатку.
– А как ее потом взорвать? – спросила Лиза. – Про кислотные мины мы уже говорили…
– Ну, тут я не силен, – вздохнул Петрусь. – Однако Баскаков опытный подрывник, это его забота. А моя – добыть документы для перехода моста. Мы с ним должны сегодня в полдень пройти там – я его буду сопровождать как работника статистического отдела. Но я потребую, чтобы мы взяли и тебя с собой. Раздобуду справку и для тебя. Ты перейдешь мост – и отправишься дальше. Я не позволю Баскакову тебе помешать!
– Погоди… – непонимающе повернулась к нему Лиза. – А ты? Разве ты не пойдешь со мной?
– Я не могу дезертировать, – угрюмо ответил Петрусь. – Понимаешь? Я мужчина, я не могу!
– Да почему дезертировать, ты что? – пробормотала Лиза в ужасе, хватаясь за него, но понимая, что он выскальзывает – не то что из рук ее, нет, но из ее жизни. – Там, за линией фронта, ты можешь в армию пойти, ты еще больше пользы принесешь!
– В армию меня не возьмут, – покачал головой Петрусь. – К стенке поставят уж точно. Женщине затеряться проще… Кроме того, я не хочу воевать за Советы. За Советы – там. А я уж за Россию – тут. Понимаешь? Вижу, что нет… Короче, я решил: помогу тебе спастись, но сам останусь.
– То есть я для тебя вообще ничего не значу, так, что ли? – пробормотала Лиза, не слыша себя, не понимая, что говорит. – Ты не любишь меня, если хочешь остаться!
– Я могу сказать, что ты не любишь меня, если хочешь уйти без меня, – буркнул Петрусь. – Но это все пустые разговоры.
– Я ухожу, потому что хочу жить! – с рыданием выговорила Лиза.
– Как будто я не хочу, – угрюмо ответил Петрусь. – Ну все, хватит пререканий. Поспи хоть немного, уже рассвет.
Лиза закрыла глаза. Слезы сначала копились под сомкнутыми ресницами, потом пролились на щеки, побежали к ушам, мочили волосы, подушку. Она старалась не всхлипывать, как вдруг Петрусь обнял ее, прижал к себе:
– Не разрывай мне сердце. Если бы я мог заплакать!
И вдруг оттолкнул ее, вскочил, кинулся к двери, распахнул.
– Показалось, там кто-то стоит. Показалось…
Он стоял над Лизой, глядя на нее сверху. Потом потянул с нее одеяло:
– Пусти меня к себе. Попрощаемся. Кто знает, что случится с нами, может, не увидимся никогда. Но что бы ни случилось, век буду Господа благодарить, что ты есть у меня… что ты у меня была!
* * *
– Привет, – сказал черноглазый тип. – Ну так что?
– А что? – вызывающе спросила Алёна.
– Вы-то зачем во все это ввязались?
– Случайно, – ответила она, усмехнувшись, потому что сказала чистую правду. – Слушайте, спорим, я знаю, как ваша фамилия?
– Ну?
– Григорьев.
– А вот и нет! – злорадно заявил черноглазый. – Хотя вы почти угадали. Моя-то фамилия – Карнаков, меня зовут Эдик Карнаков, но жена моя – Григорьева.
– Ясно, – кивнула Алёна, – вы потомки Валентина Григорьева, брата Елизаветы.
– Моя жена – его внучка, дочь его сына, – уточнил Эдик Карнаков. – А вообще все это отношения к делу не имеет.
– Да отчего же? – удивилась Алёна. – Конечно, имеет. Как раз в этом-то все и дело, по-моему. Одного не могу понять, неужели вы всерьез историю с похищением журналисток затевали?
– Да попугать мы их хотели, – с досадой ответил Эдик. – Попугать, не более того. Так и так мы их отпустили бы, а тут вы влезли. Ну зачем? Ваше-то какое дело?
– Я влезла? – удивилась Алёна. – А за каким чертом ваш Москвич влез в мою квартиру?
Эдик Карнаков скривился, как от зубной боли.
– Господи боже… Ну какой черт принес вас тогда на площадь Горького? – чуть не взвыл он. – Какого черта вы такая глазастая оказались? И какого черта палите из газовиков в первого попавшегося человека?
Как-то слишком много чертей, подумала Алё– на. И на всякий случай коснулась груди там, где под свитером прятался крестик. Береженого, знаете ли, Бог бережет!
– Вы не ответили на мой вопрос, – напомнила Алёна. – Насчет ночного гостя.
– Он просто приходил вас предупредить о невмешательстве, – изящно выразился Эдик. Он был вообще-то симпатичный парень лет тридцати пяти, и такие витиеватые выражения ему вполне шли.
– Предупредить? – повторила Алёна. – Или попугать?
Эдик пожал плечами:
– Ну уж как вышло бы.
Обаятельный парень, даже откровенный цинизм ему к лицу.
– Слишком много суеты, – покачала головой Алёна. – Слишком много! Очень все тяжело делалось, грубо, без изящества.
Эдик снова скривился.
– Я что? – сказал он брезгливо. – Всем распоряжается мой тесть. Колька Москвич – его племянник двоюродный со стороны жены.
– Прямо коза ностра какая-то нижегородская! – восхитилась Алёна. – Семейное дело. Даже террористов и боевиков нашли в своих собственных рядах! Вот как хорошо – и платить никому не надо, всё в дом, всё в дом… Приятно видеть такую трогательную заботу о прославлении памяти своей родственницы. Ваш тесть спонсирует музей?
– Ну да, – отозвался Эдик.
– Неужели это дает ему какие-то дивиденды?