В разгаре лета
Шрифт:
Элиас не мог разобраться в этом до конца. Разум подсказывал, что прав доктор Хорманд, но в душе продолжала теплиться искорка надежды.
"Ладно, - сказал он себе, - предположим, что все обстоит так, как мне хочется. Что это меняет? В Таллине я оставался лояльным подданным, но в Вали превратился в активного врага советского строя. Не забывай об этом. Если про это станет известно - всему конец. Соокаск мог прекрасно меня узнать".
Чем дольше думал Элиас о своем положении, тем яснее ему становилось, что он не имеет права тратить попусту ни минуты. Прежде чем нападут на его след, необходимо встретиться
О повестке, в которой его обязывали явиться на ипподром с пятидневным запасом продовольствия, кружкой, ложкой, полотенцем, двумя парами белья, в исправной одежде и обуви, Элиас не думал вообще. Словно бы забыл о повестке.
Он долго не мог заснуть в эту ночь. Но снотворного не принял.
Утром он ходил к Ирье, и опять безрезультатно, ее опять не было дома. Никто не открыл дверь. Тогда он пошел в наркомат, как и собирался еще вечером.
По дороге он подумал: а не оплошность ли это? Не разумнее ли разузнать у соседей, где может быть Ирья. В двухэтажных деревянных домиках все жильцы хорошо знают друг друга, и ему наверняка рассказали бы все. К тому же собирать сведения про Ирью у жильцов безопасно, а в наркомате всякое может случиться. Но, несмотря на эти трезвые рассуждения, Элиас все-таки не стал возвращаться.
В наркомате, где всегда толклись люди, где двери без конца выпускали и впускали своих служащих, руководителей подведомственных предприятий, директоров, снабженцев и людей самых разных профессий, где непрерывно звонили телефоны, стучали машинки, гудели голоса, царила непривычная тишина. С чувством предельного внутреннего напряжения Элиас направился в плановый отдел, готовый услышать любые слова и насмешки от кого угодно, даже от самой Ирьи. Но в отдел он не попал, дверь была на замке.
Элиас потерял уверенность я не мог решить, к кому же теперь обратиться. Он дернул несколько дверей, но одни тоже были заперты, а за другими он обнаруживал совсем незнакомых людей.
Из приемной наркома слышались голоса, и Элиас решил зайти туда. Какая-то незнакомая Элиасу женщина говорила по телефону.
Элиас подождал, пока она закончит разговор, и спросил, как ему найти кого-нибудь из планового отдела.
– Большинство наших работников уехали на оборонительные работы, товарищ Элиас, - объяснила ему не то секретарша наркома, не то просто дежурная.
Преодолев смущение, Элиас спросил:
– И товарищ Лийве тоже?
– Товарищ Лийве должна эвакуироваться. А может, уже уехала.
Элиас не обратил внимания на то, что его знают по фамилии. Вернее, он заметил это и даже сле(ка удивился, но тут же забыл, едва услышал новости об Ирье.
– Вы точно это знаете?
– Абсолютно точно. Товарищ Лийве три дня назад взяла расчет. Я сама оформляла.
– Большое спасибо.
– Пожалуйста, товарищ Элиас,
– Еще раз большое спасибо. Всего хорошего.
– Всего хорошего, товарищ Элиас.
Элиасу, ставшему слишком мнительным, показалось, что секретарша наркома называла его по фамилии слишком подчеркнуто. Но он не стал ломать над этим голову. Просто машинально отметил, ибо его занимало
Ирья уехала, вот почему ее квартира была закрыта. Так что его прибытие в Таллин оказалось бесполезным. Что же делать?
Он сказал себе, что надо поспешить на вокзал: вдруг эшелон Ирьи еще не отправлен?
По дороге Элиас понял, как сильно удручило его посещение наркомата. Ничего, правда, особенного не случилось, чрезмерная вежливость, видимо, вошла у секретарши в привычку, но почему-то Элиас насторожился и был готов к самому худшему, даже к тому, что его могут задержать. Нет, он не подытается скрыться больше, нет. Он убеждал себя сохранять спокойствие в любой ситуации, какой бы она ни была.
Самое страшное - встретиться взглядом с глазами Ирьи. С глазами, которые он хотел во что бы то ни стало увидеть. Он и боялся, и надеялся. Надеялся, что, вопреки всему, Ирья не осудила его окончательно.
На Балтийском вокзале выяснилось, что эшелоны отходят не отсюда, а из Юлемисте. Элиас помчался* туда.
Теперь он уже не тревожился о предстоящем. Не думал больше о своем достоинстве. Ему было важно одно: успеть на станцию Юлемисте до отхода эшелона.
Он по-прежнему надеялся и боялся. Надеялся найти Ирыо в эшелоне на Юлемисте и в то же время боялся опоздать. Надеялся, что Ирья его поймет, и боялся, что у нее не осталось к нему даже сочувствия. Надеялся, что все еще может обернуться счастливо, и боялся упустить последнюю опору, удерживающую его на поверхности.
Еще издали Элиас увидел на втором пути длинный пассажирский состав и сбившихся кучками людей на платформе.
Он прибавил шагу.
На платформе он спросил, не увозит ли этот состав эвакуирующихся. Ему ответили, что это в самом деле эвакуационный эшелон. Он стал пробираться по вагонам, узнавая, не видел ли кто товарища Лийве. Его направили к начальнику эшелона. Тот оказался отзывчивым человеком, но после долгого изучения списка покачал головой.
Элиас попросил у него список и своими глазами пробежал несколько сот фамилий.
– Спасибо.
– Он вернул начальнику эшелона густо исписанные листы. Извините за беспокойство.
– Эшелоны отправляются каждый день, - утешил его пожилой человек, похожий на школьного учителя.
Элиас, убитый, потащился вдоль всего состава обратно. Не оставалось сомнений, что Ирья уехала вчера или даже позавчера.
В каком-то из окон он увидел женщину, и ему показалось, что это Ирья. Женщина сидела спиной к нему и с кем-то разговаривала. Он остановился, вернулся к окну и заглянул в вагон. Ирьи там не было. Разволновавшись, Элиас вскочил в вагон и стал бесцеремонно протискиваться между людьми.
Нет, ошибка: Ирьи в вагоне не было. Зато он наткнулся на человека, которого хорошо знал. На техника из их треста Энделя Нийдаса.
– Привет!
– Нийдас протянул ему руку.
– Рад увидеться с вами столько времени спустя.
– Привет!
– Элиас пожал протянутую руку.
Он несколько растерялся от этой неожиданной встречи с сослуживцем. Не находя что сказать, он почувствовал себя неловко, попытался улыбнуться, но рот его лишь судорожно скривился.
– Похоже, будто вы кого-то ищете, - сказал Нийдас с такой непринужденностью, словно за все это время ничего не произошло.