В ролях
Шрифт:
– Эй, паря! – начали они с места в карьер. – Топай сюда, сучок городской, разговор есть.
Любочка перепугалась – эти четверо были на селе самые задиристые (не считая самого Миролетова, который, по счастью, ушел в армию еще в прошлом году).
– Ребята, не надо! – взмолилась Любочка. – Он к Макар Иванычу приехал, Юркин друг!
– Молчи, сучка! Не успел Миролетов в армию, как ты с чужими шляться?! – взревел Васька Стрелков (самый здоровый был в компании бугай после Миролетова и ему первый друг).
– Сударыня, не беспокойтесь за меня! – успокоил Гербер. Он передал онемевшей от ужаса Любочке обе авоськи, сбросил на траву рюкзачок, снял
Дружки Миролетова рванулись навстречу с криком и ругательствами, Любочка зажмурилась и отвернулась к забору, чтобы не видеть, в ушах звенело; кто-то застонал, кто-то взвыл от боли; руки у Любочки дрожали, сердце подскакивало бешено, и хотелось провалиться на месте. Шум потасовки неожиданно быстро утих, но Любочка еще некоторое время стояла, зажмурившись, и боялась открыть глаза. А когда решилась, открыла, перед ней предстала странная картина. Дружки Миролетова все как один корчились в пыли, держась кто за что, а у Васьки из носа ручьем хлестала неправдоподобно красная кровь, и капли густо кропили широкий ворот серого в полоску свитера.
– Ну сучок, мы тебя еще встретим! – выдавил Васька, на четвереньках отползая к забору.
Герберу, конечно, тоже досталось порядком. Правый глаз заплыл, губа была разбита, рукав рубахи оторвался и грязной тряпкой повис на локте, брюки были густо изваляны в пыли. Но все-таки он крепко держался на ногах. Он возвращался к Любочке, прихрамывая, улыбаясь разбитыми губами, и она глазам своим не верила. Потому что… потому что так не бывает!
А Гербер подошел как ни в чем не бывало, нацепил часы, надел пиджак, отряхнул запачканные брюки, подхватил рюкзак и авоськи и говорит:
– Ну что, пойдем? О чем я рассказывал, не напомните?
Любочка молчала. Она стояла и недоуменно смотрела на побитых ребят, которые стали потихонечку, за забор придерживаясь, подниматься на ноги.
– Ах, сударыня, вы удивлены? – улыбнулся Гербер. – Увы, и здесь нет никакого чуда. С десяти лет занимаюсь боксом, кандидат в мастера. В сущности, вы стали свидетельницей банального избиения младенцев. К тому же они оскорбили даму.
До Прохоровых дошли в молчании, и к концу пути Любочка уже чувствовала себя влюбленной по самые уши. Ей и в школе еще нравилось, чтобы мальчики из-за нее дрались, но чтобы вот так, один против четверых… и даже Ваську Стрелкова уложил… Не зря родители назвали его Героем Берлина!
Дома у Прохоровых никого не оказалось. Любочка, хоть виду старалась не подавать, ужасно обрадовалась отсутствию соседей и сразу Гербера к себе пригласила: умыться, почиститься, ссадины обработать. Ну и хоть чаю попить, с дороги-то. По счастью, Галина Алексеевна и Петр Василич тоже на работе были, так что, Любочка это чувствовала: все сейчас в ее руках.
Урок, преподнесенный некогда молодым осветителем с Мосфильма, не прошел для Любочки даром. Она, тискаясь с Миролетовым по окрестным кустам и лавочкам, ни на минуту не забывала о своем высоком предназначении. И жалела, как же она жалела об упущенной возможности, как кляла себя теперь, в полных семнадцать лет! Потому некий предполагаемый принц вечно маячил фоном, имелся в виду. А тут Гербер. Симпатичный, городской, студент. К нему стоило присмотреться повнимательнее.
И Любочка присматривалась. Присматривалась, поливая из ковшика его сильные руки в ссадинах, присматривалась, нежно прикладывая
– Ах, Любочка, вы ангел, настоящий ангел! – восклицал подтаявший Гербер и целовал ее ловкие пальчики, осторожно, точно драгоценность какую, поднося их к разбитым губам. И рассказывал, рассказывал. Через каких-нибудь полчаса Любочка узнала все, что хотела: бабушка – коренная ленинградка, эвакуация, Иркутск, учительница младших классов, умерла в прошлом году весной; родители – потомственные преподаватели, Новосибирский университет, папа – математика, кандидат наук, мама – биология, пишет диссертацию, четыре комнаты в центре города. Сам – перешел на четвертый курс вечернего, ведет в школе математику в пятых-седьмых классах. К бабушке в Иркутск сбежал от предков, не хотел учиться у папы. Теперь живет один. Вообще один, вот повезло-то!
Все это, по мнению Любочки, было очень и очень неплохо. Конечно, она и так влюбилась без памяти, но некоторые моменты на всякий случай уточняла, ее так мама научила.
Гербер, в свою очередь, тоже изучал Любочку. Сразу после ножек и глазок ему больше всего понравились ватрушки. Он приврал, конечно, для красного словца, – всегда так делал, когда знакомился с новой девушкой. И бабушка, царство ей небесное, была никакая не ленинградка, и папа – не кандидат наук, а рядовой преподаватель, и мама о диссертации отродясь не помышляла, а вообще в учебной части методистом работала. Квартира новосибирская, точно, была, в центре, только не четырех-, а двухкомнатная, да и сам Гербер жил вовсе не в Иркутске – в пригороде, в таком же примерно сельском доме, в городе же учился и работал. Впрочем, разве Любочка могла проверить, врет он или нет? Эта прелестная сельская девочка слушала так внимательно, обхаживала так нежно, что было грех не приврать.
Любочка совершенно его покорила. Она без всяких просьб взялась зашить и выстирать рубаху, вывалянную в грязи и запятнанную кровью, и рубаха, ярко-голубая, словно кусочек весеннего неба, теперь сушилась напротив печки, а сам Гербер, голый по пояс, прихлебывал чай со смородиновым листом и одним глазом наблюдал за прекрасной хозяюшкой, ко второму, подбитому, прикладывая холодное фарфоровое блюдце.
Любочка потихоньку посматривала на часы и уже начинала нервничать. Петр Василич должен был вернуться совсем поздно, а вот Галина Алексеевна – через полтора часа. Любочка очень хорошо помнила и половинку луны над Маной-рекой, и детский свой, неуместный испуг, и темный силуэт матери в проеме двери: «Ох и дура ты у меня, ох и дура!» Нет, Любочка больше не хотела быть дурой, никогда!
Сначала на ум пришел небезызвестный сенной сарай, но Любочка вовремя опомнилась – первый мужчина должен обязательно видеть, что он первый, так мама всегда говорила, а что он там увидит, на сене-то? Нет, для этого нужно было что-нибудь особенное: белые простыни, светлое покрывало. Потому после чая повела Гербера к себе в комнату, смотреть коллекцию артистов.
– А вы видели кино «Хозяин тайги»? – Любочка сидела на постели рядом с Гербером, невзначай прижимаясь к его голому плечу, и ее медленные тонкие пальцы лениво перебирали кинозвезд в стоящей на коленях жестянке из-под печенья.