В самое сердце, или Девочка для Туманова
Шрифт:
Сейчас все стало совершенно очевидным. Жаль, под действием эмоций я не успел это вовремя понять. Ярость и боль от якобы предательства просто вырубила мозг к чертовой матери.
Ну и чтобы добить меня окончательно, Евстигнеев предложил посмотреть небольшое видео. Ноу комментс, как говорится.
Вот тогда мне стало по-настоящему хреново, стыдно и больно. Так, что даже рана в теле перестала ныть. Все перекрыло разрывающее душу зрелище.
Моя рыжая отважная девочка пыталась справиться с несколькими мужиками, которые, не церемонясь,
Если бы я видел это тогда, у меня бы и мысли не возникло, что она предала. Хотя, положа руку на сердце, я вру себе. Она с самого появления Медведя вела себя правильно, а я, идиот, повелся на провокацию. И только сейчас полностью осознал это. И как мне теперь ей в глаза смотреть?
Глава 42
Она все-таки пришла!
Пускай не ко мне — к дядьке, но пришла. А с ним мы, к слову, уже нашли общий язык. Не сразу, но оно случилось.
Сначала меня заставило смягчиться то, как старательно он стал исправлять свои косяки. Прямо с больничной койки решал насущные вопросы и с моей подставой, и со своим злейшим врагом, по совместительству конкурентом, который и оказался основным виновником всех наших с Машкой бед. Разговаривал резко и категорично, отдавал приказы своим людям, и те стремительно исполняли их, тут же отчитываясь.
Я в своем вынужденном ничегонеделании искренне поражался той неуемной работоспособности, с которой он принялся за дело, особенно учитывая паршивое состояние его здоровья.
Медведь пытался взять часть забот на себя, но Виталий Эдуардович наотрез отказался, заявив, что тот и так достаточно наворотил, в частности имея в виду мое избиение.
Глядя на эту энергичную деятельность, я вдруг ощутил легкое сожаление, что когда-то давно не принял его предложение — он бы мог многому меня научить. Но длилось оно недолго. Все же прожитая жизнь меня устраивала — променять дружбу вот на такой бешенный темп я бы не хотел. Особенно, когда узнал о его тяжелой болезни и о том, что никто из врачей не дает никаких гарантий.
Вот он сидит передо мной, одинокий волк, без семьи, без детей, без друзей. Жизнь подходит к концу, а он весь в работе. Жил ли вообще?
Нет, я нисколько не сожалею и очень рад, что остался тогда со своими — Андреем, Ваном и Настей…
Отношение же ко мне Виталия Эдуардовича менялось буквально на глазах. Он словно пытался наверстать упущенное — после девяти отключал все гаджеты и мы просто говорили. О его жизни, о моей, о маме, о Маше. В итоге он заявил, что я был прав, отказав ему, и попросил не повторять его ошибок.
С того дня в расписании моего странного родственника произошли глобальные перемены: меньше времени стало отводиться бизнесу и делам, кроме самых важных, зато прибавилось медицинских
Я лишь посмеялся — мы с моей крохой еще даже не помирились, а он о детях… Однако сама идея пришлась мне по душе — настраивала на романтический лад. Перед глазами так и стояла картина: рыжая маленькая малышка, наша дочь. Сердце сладко сжималось, едва представлял, что это может стать реальностью, а не просто мечтой.
Я обязательно должен добиться ее прощения!
И вот она появилась. Бросила мне лишь короткое «привет», и села рядом с Виталием Эдуардовичем. Я не удивился, честно говоря. Я просто смотрел на нее, любуясь, словно впервые видел. А может, так оно и было, если считать с того момента, как осознал, что она моя единственная. Женщина, с которой я хочу прожить до конца дней, с которой хочу создать настоящую семью, ведь у меня самого ее не было, от которой хочу детей, как минимум девочку и мальчика. Или даже пару девочек. Таких же рыженьких красоточек, как моя Машка.
Сижу и наслаждаюсь разливающимся теплом в груди. Не пытаюсь завести разговор, начать оправдываться. Просто разглядываю милое личико с веснушками, которых как будто стало чуть больше с того дня, когда мы были в месте. Вздёрнутый носик, сочные губы… Моя… она моя женщина! Никому не отдам…
Заметив повышенное внимание к себе, Маша бросила на меня осуждающий взгляд и снова отвернулась. Но ее щеки продолжали пылать, выдавая волнение.
Я даже не слушал, о чем они говорили. Чем больше смотрел, тем сильнее бухало внутри. Пульс участился от безумного желания сжать ее в руках и не выпускать пару дней. Целовать, обнимать, любить как никогда прежде. От этой, такой простой и понятной, потребности едва не задохнулся и с трудом перевел дыхание.
Как-то глупо сейчас при дядьке просить прощения… я реально теряюсь, не зная, как подступиться и с чего начать.
Упасть, что ли, на колени и просить прощения?
Меня опередили. В палату вошел санитар Анатолий, нанятый для помощи Евстигнееву, и сообщил, что Виталию Эдуардовичу пора на процедуры. Пересадил в каталку, но тот успел подмигнуть мне, мол, пользуйся возможностью. Похоже, специально вызвал Анатолия, чтобы оставить нас наедине.
— Я, наверное, пойду, — тихо пролепетала Маша, но в ответ тот попросил дождаться его.
— Мы недолго, Машенька, а мне нужно еще кое-что важное вам сказать.
Взял ее за руку и пожал. Моя добрая девочка не решилась отказать и послушно уселась обратно на стул, сложив ладошки на коленях, словно прилежная ученица в школе.
Дядька уехал, оставляя нас вдвоем. Я решился. Несмотря на перебинтованный торс, начал подниматься с кровати, чтоб подойти и рухнуть к ее ногам — ничего умнее придумать просто не смог. Никакие слова не загладят вину. Но так она хоть будет знать — я сожалею.