В Школе Магии Зарежья
Шрифт:
— Какого выигрыша? — сощурилась Мариска.
— Такого, — заподозрив неладное, я тоже прищурилась, скопировав ее взгляд (после нашего невольного отработочного приобщения к мастерству завхоза, оно мне вообще на раз плюнуть было), — в семьдесят золотых.
— Не знаем такого, — протянула Мариска, — условия спора не были выполнены, и денег ты не получишь.
Я оторопела от такой наглости, но виду не показала.
— И слово директора и прочих свидетелей для вас не доказательство? — Я знала, что одноклассники днем успели переговорить с соучастниками спора и некоторыми очевидцами моего пребывания во дворце.
— По условиям спора ты должна была поставить метку на ладонь, без этого выигрыш недействителен, — Мариска встала и приблизила ко мне
— Я не виновата, что вы так плохо зарядили монету, что она не сработала, — я встала на цыпочки и уперлась носом в ее нос. — Выигрыш мой, ты еще скажи, что вы меня выпороть собираетесь. Да я против вас такой ученический бунт подниму, что вы пожалеете, что ваша конская пирамида не упала и не раздавила вас как букашек!
Ну, что я могу сказать? Выпороть меня, конечно, не выпороли, но и мешок с семьюдесятью золотыми исчез, как детские слезы при виде пряника. Хотя многие мои знакомые мне сочувствовали, народные волнения поднять я не успела, так как через неделю после коронации наступила пора каникул, и многие ученики раньше срока отправлялись по домам. Если кто и остался в выигрыше от всего случившегося, то это букмекеры. Так как ни одна из спорящих сторон не получила желаемого, то выигрыш ни за кем толком не признали, соответственно, почти все ставки легли в чей-то бездонный карман. Ко мне тоже подходили два тщедушных вышибалы, но я и их убедила в собственной правоте (отправила за подтверждением моего присутствия на коронации к директору). После этого меня со всеми почестями и заверениями в уважении оставили в покое. Занятий как таковых не было, вместо этого на время каникул нам выдали огромные списки литературы для самостоятельной отработки материала. В школе оставались только те, кто участвовал в поддержании порядка на коронационных дневных мероприятиях и вечерних балах. Через два дня я осталась в комнате одна, Тамарка отбыла к тете и дяде в Фетравлик.
В полутемной комнате было уютно, толстые оплывшие свечи горели ровно, вот только читать про шалости эфирных духов в быту и методы их изгнания из жилища мне надоело. Хотя примеры того, как хозяева, видя кощунственный перевод спирта из закромов на сжигание в ходе заклинания, изгоняют самих магов; или как маги, надышавшись испарениями спирта, отказывались изгонять таких «отличных зеленых парней», как эфирные духи и, заговорщицки шепча, предлагали вместо этого мужьям бесплатно провести против их жен бесогонные экзорцизмы, меня очень повеселили. Я отложила книгу из той Томкиной кучи, что подружка не уволокла с собой, и оглядела опустевшую, как берлога медведя по весне, комнату.
Ладмир с тех пор так и не объявлялся и, хотя с его амулетом беспрепятственный доступ в подвал мне был открыт, спускаться и блуждать в потемках, разыскивая его, мне не хотелось. И тут я очень кстати вспомнила про лыжи, которые почему-то до сих пор хранились у нас в комнате. Лучшего момента, чтобы вернуть их владельцам, и быть не могло — школа практически опустела, а все, кто по той или иной причине еще остался, сейчас, скорее всего, спят — за окном почти ночь. Из компании дружков в школе находился только один Сапень, который дожидался скорого прибытия отца в столицу, чтобы вернуться телепортом домой вместе с ним. Я влезла в тапки и, подхватив лыжи, пошла по темным коридорам на третий этаж. После моего продолжительного стука в дверь за ней, наконец, послышалась невнятная возня.
— Кто там? — раздался хриплый заспанный голос, не предвещавший ничего доброго.
— Сапень, ты спишь? — прошептала я в щелку между дверью и косяком.
— Хвос! Ночь-полночь! Конечно же, нет! — язвительным тоном отозвался Сапень.
— Я так и думала, — доверительно поведала я, слушая шлепанье ног по полу. Наколдовала светляка. В замке провернулся ключ, и в дверном проеме показалась помятая Сапневая физиономия. Оглядев меня с ног до головы и уделив особое внимание лыжам, он удивленно вскинул брови:
— Ты что, на лыжах сюда ехала?
Я в ответ тоже оглядела его с ног до головы:
— Эротичные труселя, — кивнула на сочно-зеленые семейники, оттеснила его с проема и вошла в комнату, походя фамильярным жестом прислонив к нему лыжи.
— Специально надел к твоему приходу, — не остался в долгу Сапень (на моем языке сразу зависло язвительное подозрение, что до того он, стало быть, ночевал вовсе нагишом и, мол, как там, бедный сосед по комнате Лорг такое терпит; но ситуация моя была не такая, чтоб сильно к словам придираться, и я устало подзакатила глаза, стараясь выбросить из головы непредумышленно все равно в нее лезущие голозадые картины), но все-таки прошел к стулу и штаны надел, после того, как запрятал лыжи куда-то за шкаф (я содрогнулась, вспомнив, при каких обстоятельствах на моей памяти их оттуда извлекли). Парень не роптал, так как знал, что так просто меня теперь все равно не выгнать. — С чем пожаловала?
— Сижу я, значит, мучаюсь от бессонницы. Дай, думаю, хоть лыжи обратно отнесу, а то вдруг они здесь кому сильно нужны.
— Это ты правильно придумала, — ядовито покивал Сапень, — ночью лыжи — самая необходимая вещь, без них никак.
— Вот и я так подумала, — обрадовано кивнула я. Мы помолчали. Сапень, нахмурившись, меня разглядывал, я широко и глупо улыбалась.
— Ну и чего ты от меня хочешь? — спросил, наконец, Сапень.
— Давай страдать бессонницей вместе! — без промедления оттараторила я, продолжая улыбаться в тридцать два зуба.
— Но я не страдаю бессонницей и хочу спать, — резонно возразил приятель.
Я грустно вздохнула, перестав улыбаться:
— Так непривычно засыпать одной в комнате. У меня всегда во время каникул бессонница. Тебе хорошо, завтра уедешь.
Сапень смягчился.
— Ну да ладно тебе, я же не знал. Хочешь, спи здесь. На кровати Лорга, — великодушно предложил он. — Обещаю не приставать, — добавил он, улыбнувшись.
— Да нет, спасибо. Но вот если бы ты посидел со мной в комнате, пока я не усну, я была бы тебе очень благодарна, — робко взглянула я на него. Сапень поднялся, натягивая свитер.
— Пошли.
— Ты такой добрый, друг. Спасибо, — нечаянно всхлипнула я.
— Да ладно тебе, — смутился Сапень. И мы оба умилились.
— Ну, и как мне тебя усыплять? — осведомился Сапень, когда я залезла под одеяло, а он сел на краешек кровати, как посетитель у больного.
— Не знаю, — улыбнулась я. — Единственно, чур, не душить и не обездвиживать с закрытыми глазами. Спой мне колыбельную, — бесхитростно придумала я.
— Колыбельную? — уточнил Сапень, хищно улыбнувшись.
— Нет!! — неожиданно догадавшись, заорала я, когда он уже открыл рот. — Только не «Сладких снов тебе, царица»!!! У меня на нее теперь нервный тик, — чуть тише добавила я.
— А что тогда петь? — растерялся Сапень. — А! Кажется, я еще одну знаю.
Я приготовилась слушать и натянула одеяло до подбородка. Сапень вперил взгляд куда-то в спинку кровати и негромко запел. Как ни странно, голос был приятный и не фальшивил. Я разомлела.
— Куда плывешь лебедушка Ночкой темною с луною полною? Ой, люли-люли ходит нечисть, берегись!! Красотой ли лунной любуешься Или ищешь смерти в темноте? Ой, люли-люли ходит нечисть, берегись!! «Добрый молодец! Ищу любого да сладенька, И не помеха мне ночка темная». Ой, люли-люли ходит нечисть, берегись!! Коль страдаешь ты, помогу я, страдалица! Где искать твоего сладенька? Ой, люли-люли ходит нечисть, берегись!! «А и нашла я его!» Ощерила лебедь клыки белые И утянула и съела меня на речном бережку.