В Шторме
Шрифт:
Настолько близкой теперь…
– Ты борешься, потому что именно для этого ты был рожден, дитя. Ты борешься, потому что это в твоей крови. Ты борешься, потому что не знаешь, как остановиться, - Палпатин мягко покачал головой, снисходительно продолжая говорить дальше.
– Но у тебя больше нет ничего, за что бороться, друг мой - поэтому ты просто борешься против. Потому что это все, что тебе осталось.
– Он взял мальчишку за подбородок, поднимая к себе его оцепенелый взгляд.
– Позволь мне дать тебе что-то стоящее борьбы. Что-то
– Что?
– утомленно и осторожно пробормотал Люк.
– Могущество, - прошептал ситх со вспыхнувшими глазами.
– Я не хочу этого могущества, - безнадежно слабо отказался мальчишка.
– Оно уже принадлежит тебе, дитя, - произнес Император, с напускной заботой вытирая кровь на его лице. – Эта мощь уже на свободе. У тебя больше нет выбора не использовать ее - так же, как нет выбора не дышать.
– Я могу выбрать… остановиться. Закончить это, - прошептал Люк.
Палпатин только покачал головой:
– Ты же знаешь, что я никогда не позволю тебе этого, друг мой. Ты слишком дорог мне.
Он вновь вытер медленно сочащуюся кровь из глубокого рассечения над глазом мальчишки – тот нисколько не вздрогнул; казалось, он вообще больше не замечает подобного.
– Ты никогда не мог позволить себе этого. Я говорю тебе: ты родился для борьбы.
– Палпатин улыбнулся, держа испачканную алую руку перед потерянными голубыми глазами.
– Это в твоей крови.
Люк не двигался, не говорил, вся сила для борьбы оставила его.
Да, он чувствовал это, завывание первобытной неукротимой мощи, более сильной, чем любой шторм, зовущей, чтобы он использовал ее - оборачиваясь вокруг него, как тяжелый плащ, давая власть над собой и душа одновременно.
Вся надежда покинула его в этом проклятом месте, отдавая теням его разум и душу. Он так давно был брошен и оставлен здесь. Один против всех атак. И стало слишком трудно держать свет внутри. И медленно, постепенно, делая едва заметные коварные шаги, создавая трещины и провоцируя ведомые гневом вспышки, Палпатин отрывал этот свет от него… пока вокруг не остались только тени.
Он принадлежал им теперь, и Тьма окутывала его, признавая своим созданием.
И Император знал это.
***
Они были вокруг, Лея чувствовала это - повсюду вокруг нее. Приближались. Охотничий клич стаи в темноте. Она не видела их, только слышала, слышала их дыхание по сторонам от нее, звериное ворчание в черной как смоль ночи, и вспышки глаз во мраке.
И затем она вновь оказывалась у края каньона, снова и снова, так же как раньше, скользя ногами и взрывая выбоины в мягком песке, распыляемом в пропасть бездонного колодца.
А стая приближалась, с тяжелым частым дыханием во тьме, подталкивая ее к ужасному падению…
Тело Леи дернулось с такой силой, что спящий
– Что…?
Лея сдавленно зарыдала, и Хан понял, что ей снова приснился кошмар.
– Эй, ты в порядке?
– мягко пробормотал он, обнимая ее.
Но она уже уклонялась от его рук, соскальзывая с кровати и закутываясь в покрывало в ночном холоде корабля.
– Все хорошо. Это был просто… - она не договорила, но ему это было и не нужно. Он знал, что ей снилось.
Каждую ночь теперь - каждую ночь они являлись в ее сны…
***
Дни проходили в сплошном потоке боли. Никакой передышки. И всегда гвардейцы - умы, наполненные насилием и враждебностью. И затем Император, проклинающий и умасливающий, капризный и переменчивый, решительный, злобный, жестокий.
И опять гвардейцы.
И потом другой день, точно такой же, как предыдущий.
И еще один.
И еще.
Сны стали острыми и колючими, как когти, рвущие его здравомыслие, как ногти Императора, царапающие кожу, когда он проводил костлявыми пальцами по его запутавшимся волосам.
***
Ослепительно белый свет кровоточил выгоревшими от солнца воспоминаниями о Каньоне Нищего, грозно вырисовывающимся среди далеких дюн Татуина.
Снова ребенком, не старше девяти-десяти лет, Люк сидел на самом краю пропасти, свесив ноги с крутого обрыва, и пинал пятками стену каньона, сбивая мелкие камешки, которые уносились в глубокую тьму разлома далеко внизу - в безжизненной, холодной скале, никогда не видящей дневного света.
Сверху упала тень - обжигающая жара немедленно сменилась прохладой - и Люк повернулся, жмурясь от ярких венцов двойного солнца. Он увидел позади незнакомого мальчика своего возраста - его одежда, обсыпанная песком пустыни, была похожа на одежду Люка, а копна каштановых волос выцвела под солнцами, как у всех татуинских ребят.
Он не смотрел на Люка, он смотрел дальше - всматриваясь в глубину пропасти, полностью очарованный…
В болезненном любопытстве Люк наклонился вперед, пытаясь увидеть то, что так захватило внимание мальчика…
Глубокий каньон погрузился в жуткую темноту, поднявшийся ветер хлестал раскаленный песок, закручивая его в вихри. Люк оглянулся, но мальчик уже ушел, а солнечное небо сменилось ночным, со вспыхнувшими на черном бархате знакомыми звездами.
Далеко внизу он услышал бросающее в дрожь завывание, дикое и первобытное - заставляющее вглядываться в дно каньона, где текла быстрая река, вытеснившая столетние сухие камни; звезды искаженно отражались в ее чернильных глубинах, а волны выбрасывали по краям белую пену. Далекая черная лента на фоне красной ржавчины высоких стен ущелья.