В снегах родной чужбины

Нетесова Эльмира Анатольевна

— А что ж фартовые? Иль вместе не могут слинять С карьера? Кучей? Перебить охрану на хрен и ходу! Всех не перестреляют, кто-то выживет!

— Бесполезняк! Зэка — в карьере, охрана — наверху. С собаками! Чуть шаг на выход из карьера, «маслина» в лоб. Собрались вместе трое, стреляют над головой. Не разбежались, второй очередью всех покосят. День и ночь под прожекторами. Как гниды на виду. Ни жить, ни сдохнуть без надзора. И так все время.

— А пурга? В нее слинять могли?

— В пургу слинять?

Пытались, как же! Трое скентовались при мне. Да только не слиняли далеко. В пяти километрах от зоны накрылись. Не жравшие, без харчей, в тряпье, через какое всякий холод душу достает, померзли сразу. На бега силы нужны. Хамовка и барахло. Где их возьмешь в карьере? Они свежаков, всех вновь прибывших, неделю в голоде держат. Чтобы вымотался скорее, баланду раз в неделю дают. Какой побег? Охрана, когда троих замерзшими нашла, так и оставила в распадке. Фартовых волки разнесли после пурги. Никто не закопал. Ну, а нам тот побег боком вылез. Неделю получали по половине пайки хлеба. Чуть выжили. Хорошо, что двое накрылись с голоду. Ночью. Сожрали…

— А как же прожекторы? Иль не засекла охрана?

— Засекла! Куда от нее денешься? Да только отнять уже стало нечего. В секунды растащили по кускам.

— Фартовых?

— Кого кто спрашивал? Не я, другой бы схавал тот шмат, что мне обломился. Кайлом кромсали. Вначале я не мог. Потом… куда деваться? Хавал, как все. Первым к жмуру подскакивал, чтоб не успела охрана вытащить наверх. Они вначале отнимали откинувшихся. А потом не стали. Себе же забот меньше. Только номер жмура забирали, чтоб из списка вычеркнуть. Бывало, не могли дождаться, пока ослабшие накроются…

— Мать твою! Живьем сжирали?

— Добивали. А уж потом…

— А Жмот как пригрелся там?

— Он не особый! Карьер дышит без паханов. Там один на всех бугор — смерть. Уж кто влетел в карьер, ее не минет…

— И что, никого оттуда на волю не выпустили?

— Нас с Медведем сюда! Да и то не воля!

— Другие разве не болели?

— Еще как! Но за ними проколы были. То охрану кто-то материл, грозился ей. Иль в пса углем швырнул за брех. Иль базлал на весь карьер, требуя хамовку или робу. Другие — норму не дотягивали. Мы с Медведем по полторы давали. Другие не могли.

— А это верняк, что там нет шконок и бани?

Пан оглядел фартовых, ответил глухо:

— Удобства — на погосте, но даже на них жмурам карьера рассчитывать не приходилось. Какие шконки, бани? О них во-сне вспоминали, — отмахнулся законник и потянулся к чаю, поданному сявкой. Сделал глоток. На лице блаженство расцвело улыбкой… Лицо, собранное в морщинистый кулак, оскалилось, обнажив белесые в гнилых пятнах десна. Изо рта пахнуло зловонием.

— Хавай! — подсунул кто-то кусок хлеба, сахар. Сявка дал папиросу, отнятую у обиженника.

— Выходит,

на карьер — что в деревянный ящик сыграть? — спросил кто-то тихо.

— О том лишь помечтаешь, — ответил Пан.

До вечера он рассказывал фартовым о кентах, попавших на карьер из этого барака, что стало с каждым из них. Кто жив еще, кого сожгли, кого сожрали.

Фартовые слушали, изредка перебивая Пана вопросом.

А ночью даже те, у кого нервы были железными, долго не могли уснуть, вспоминая услышанное.

Утром в барак пришел Борис. И сказал, чтоб слышали все законники:

— После завтрака кто не выйдет на работу, будет отправлен в карьер…

— Ишь, падла! Грозишься нам? — зашумели законники.

Охранник спокойно оглядел всех. И продолжил:

— На размышленье — пятнадцать минут. Потом будет поздно…

Пан, услышав о карьере, задрожал. И, забыв о завтраке, натянул на себя телогрейку, влез в сапоги, вышел первым на перекличку.

Фартовые нехотя потянулись за ним. А Пан, испугавшись карьера, даже слушать не захотел о воровском законе, запрещающем работу.

И все же после завтрака не все фартовые построились на работу. Часть сказалась больными, иные откровенно отказались.

И тогда не выдержал Борис, которому Тихомиров отдал барак фартовый в полное распоряжение.

— Всем сачкам в машину! Карета подана! — указал Борис на крытый грузовик, стоявший неподалеку от барака.

Охранники стояли у дверей, оружие на всякий случай наготове.

— Шевелись! — Борис сорвал со шконки законника и первым отправил к машине.

— Кенты! Очухайтесь! Не сейте мозги! — крикнул Пан, уходящий под конвоем на работу.

В этом крике был страх за тех, кто, слушая его, не поверил…

Десятка два фартовых нагнали строй, натягивая на ходу телогрейки. Но семерых увезла машина на карьер. Тихомиров решил навсегда покончить в зоне с законами воров, сломать их упрямство.

Борис следил за работой фартовых, не жалея, не щадя никого из них. Не оставлял без наказания даже малейшее неподчинение.

Единственный, кто не давал повода к наказанию или замечаниям, был Пан. Он работал за двоих. Выполняя норму, он не сбивался в кучу на перекур. Не болтал с фартовыми.

Борис внимательно наблюдал за всеми. И подметил, что карьер оставил свой неизгладимый след не только в памяти, но и в судьбе фартового, в его характере, отношении к жизни.

— Прошу вас, поберегите человека, сыщите для него работу в помещении, — просил за Пана врач зоны.

И Тихомиров, расспросив Бориса, как работает чахоточный из карьера, распорядился оставить его в зоне банщиком. Вечером охранники сказали Пану о решении начальника зоны.

Фартовый, едва до него дошло, вмиг к Борису бросился: