В ставке Гитлера. Воспоминания немецкого генерала. 1939-1945
Шрифт:
Подпись…
Никто из офицеров, принимавших участие в обсуждении или подготовке этих приказов, не имел ни малейшего представления о том, что под прикрытием этих договоренностей и на основании секретного распоряжения Гитлера Гиммлеру «полевые отделы СД» сразу же после начала кампании приступят к систематическому массовому убийству евреев в тыловых районах Восточного фронта.
Первый случай, когда Гитлер открыто потребовал от вермахта провести недопустимую акцию, имел место 30 марта 1941 года. В тот день он произнес длившуюся почти два с половиной часа речь перед 200–250 офицерами, среди которых были главнокомандующие тремя видами вооруженных сил и назначенные на Восточный фронт старшие командиры сухопутных войск, кригсмарине и люфтваффе вместе с начальниками своих штабов. Встреча проходила в большом конференц-зале новой рейхсканцелярии, в крыле, которое выходило на Эберштрассе; зал был забит полностью, присутствовавших усадили в длинные ряды кресел соответственно чину и званию. Цель была явно та же, что и у аналогичных «обращений» Гитлера 22 августа и 23 ноября 1939 года накануне
Это была та самая речь Гитлера, которая положила начало приказу о комиссарах и декрету относительно порядка действия военно-полевых судов в районе проведения «Барбароссы», известному под кратким названием «приказ «Барбаросса». Что касается приказа о комиссарах, то Верховный главнокомандующий вермахта заявил в своей речи, что с советскими комиссарами и чиновниками следует обращаться как с преступниками, независимо от того, относятся ли они к вооруженным силам или к гражданской администрации. Поэтому их не будут рассматривать как военнослужащих и с ними не будут обращаться как с военнопленными. Всех их, захваченных в плен, следует передавать полевым отделам СД, а если это невозможно, расстреливать на месте. В отношении «приказа «Барбаросса» Гитлер уже утвердил 3 марта, что военно-полевые суды будут заниматься исключительно войсками; теперь он развил эту тему дальше и провозгласил два принципа. Первый: по отношению к «враждебно настроенным жителям» немецкий солдат не должен быть связан буквой военных законов или дисциплинарных уставов, и, наоборот, «любого рода выступление местных жителей против вермахта» следует наказывать чрезвычайно сурово, вплоть до немедленной казни без военно-полевого суда. Он оправдывал эти распоряжения главным образом своей убежденностью в том, что большевизм, как он выразился, есть «социологическое преступление»; говоря о комиссарах и чиновниках, он упомянул те нечеловеческие жестокости, в которых они были повинны, когда Красная армия вошла в Польшу, Балтийские государства, Финляндию и Румынию. С этого момента он использовал каждый оборот своей речи для того, чтобы убедить аудиторию в том, что в борьбе против Советов нет места воинскому рыцарству или «устаревшим представлениям» о военном товариществе. Это борьба, в которой не только Красная армия должна быть побеждена на полях сражений, но и навсегда искоренен коммунизм.
Впоследствии многие говорили, что такие резкие выпады Гитлера должны были заставить кого-то из присутствовавших в зале хоть как-то выразить свой протест или негативную реакцию после ухода фюрера. Никаких свидетельств, что нечто подобное имело место, нет; я сам был там, и ни в одном из опубликованных ныне документов нет упоминания о таких вещах. Гальдер, например, записал все, что там происходило, и свою запись он закончил фразой, всего лишь передающей смысл заключительных слов Гитлера: «Одна из жертв, которую должны принести командиры, – это преодолеть все угрызения совести, какие у них могут возникнуть»; на полях он приписал, видимо, для памяти: «Приказ главнокомандующим». Сразу после этого идет запись: «Полдень: все присутствуют на обеде, после обеда: совещание с фюрером». Из следующих записей становится известно, что и обед и совещание происходили в ограниченном кругу «командующих группами армий и некоторых их подчиненных»; единственное упомянутое имя – Гудериан, записанное сокращенно «Гуд». Об этом совещании Гальдер пишет всего лишь «Ничего нового». Потому можно быть совершенно уверенным, что никто из присутствовавших там не использовал шанс даже упомянуть требования, предъявленные утром Гитлером. Конечно, все понимали, что, как показывает опыт, открытая оппозиция, как правило, приносит больше вреда, чем пользы. Но реальные причины отсутствия реакции со стороны самых старших армейских офицеров заключались, видимо, в том, что большинство из них не вдавались в подробности длинной обличительной речи Гитлера, другие не осознали полностью смысл его предложений, а остальные решили, что лучше сначала вникнуть в эти вопросы поглубже или, как это принято у военных, подождать реакции своего начальства. Даже покойный фельдмаршал фон Бок, который позднее проявил себя как противник приказа о комиссарах и его дневниковые записи отличались особой откровенностью, не выступил с критическими замечаниями ни на общем совещании, ни на последовавшем затем совещании в узком кругу. Лично я присутствовал только во время утренней речи Гитлера.
В своих показаниях Международному военному трибуналу фельдмаршал Кейтель только заявил: «Во всяком случае, они не сделали этого [не обратились к фюреру] после обсуждения». Разумеется, он мог иметь в виду, что у него не было сведений о какой-либо реакции или возражениях по поводу плана Гитлера. Но в равной степени его слова можно понять и так, что, как начальник штаба ОКВ, в задачи которого входило переводить требования Гитлера на язык приказов и таким образом конкретизировать и утверждать их, он ничего не предпринял. Но подобная интерпретация не согласуется с образом начальника штаба Верховного
Заговор молчания длился более пяти недель и, казалось, делал свое дело, но с появлением меморандума ОКХ, датированного 6 мая, все снова закрутилось. Этот документ исходил от главнокомандующего сухопутными войсками и шел под грифом «Командующий по особым делам при главнокомандующем сухопутными войсками (юридический отдел)»; меморандум был адресован «начальнику штаба ОКВ, отделу «Л» и лично генералу Варлимонту». Он состоял из проекта приказа под названием «Общие указания по обращению с политическими лидерами и по согласованному выполнению задачи, поставленной 31 марта 1941 года». Раздел 1 под заголовком «Армейская зона» содержал в себе общее определение, кто такие комиссары, в соответствии с высказываниями Гитлера в речи 30 марта. Затем в нем говорилось:
«Политические органы власти и командиры (комиссары) представляют особую угрозу для безопасности войск и усмирения завоеванной территории.
Если такие лица захвачены войсками в плен или задержаны каким-то иным способом, их следует доставить к офицеру, обладающему дисциплинарными полномочиями осуществлять наказание. Последний вызывает двух свидетелей-военнослужащих (офицеров или унтер-офицеров) и устанавливает, что этот пленный или задержанный является политической фигурой или командиром (комиссаром). Если доказательств его политической должности достаточно, офицер немедленно отдает приказ о его казни и обеспечивает ее проведение.
Политкомандиры (комиссары) в российских частях относятся к категории политических чиновников. Их особенно важно быстро обнаруживать и изолировать, так как они могут стать главными инициаторами продолжения пропаганды, если их в качестве военнопленных отправить в Германию. Их следует ликвидировать, по возможности, на сборных пунктах для военнопленных или самое позднее по пути в пересылочные лагеря. То же самое относится к комиссарам в гражданской администрации и партийных организациях и к другим политическим работникам, с которыми могут столкнуться войска. Политических руководителей промышленных и прочих хозяйственных объектов следует задерживать лишь в отдельных случаях, когда они предпринимают какие-то действия против вермахта.
Политические руководители и комиссары, захваченные в плен, не будут отправляться в тыл».
«Командующий по особым делам» подчинялся не начальнику штаба армии, а непосредственно главнокомандующему. Однако из дневника Гальдера ясно, что ввиду особой важности этого приказа ему показали этот проект. Соответствующая запись 6 мая гласит:
«Совещание с генералом Мюллером (генералом для особый поручений) и генералом из военно-юридической службы:
а) издание приказа в соответствии с последней речью Гитлера перед генералами. Войска должны осознать, что Восточная кампания – это идеологическая война.
б) Вопросы компетенции военно-полевых судов».
Получив этот меморандум в ОКВ, я отреагировал на него как на неприятную неожиданность. До сих пор устные инструкции Гальдера были известны лишь ограниченному кругу старших офицеров, большинство из которых наверняка давно о них забыли. Теперь главнокомандующий сухопутными войсками счел, видимо, необходимым изложить инструкции в письменном виде и разослать их в виде точного приказа войскам вместе с «подробными указаниями по их выполнению». Оригинал этого армейского меморандума имеется, и первая моя реакция абсолютно очевидна из комментария, написанного на нем мною от руки в осторожных выражениях: «Остается выяснить, нужна ли письменная инструкция такого рода. Показать и обсудить с начальником штаба ОКВ. Подготовить собственные инструкции?» [147]
147
Подчеркнуто в оригинале. По поводу этой надписи от руки я имел беседу с американским генералом Донованом, который был помощником главного прокурора на суде в Нюрнберге. В заключение нашей беседы он заявил, что считает, что это доказывает мое несогласие с изданием приказа о комиссарах. По его мнению, это оправдывает меня, и это подразумевает, что меня не должны привлекать к суду.
Я передал это замечание для размышлений той рабочей группе отдела «Л», которой это касалось больше всего, – административной. Одновременно я изъял этот армейский проект из «обычного канала» прохождения документов, несмотря на то что по установленным «правилам делопроизводства» моя задача состояла в том, чтобы проверить текст на соответствие устным распоряжениям Гитлера и представить документ адресату (Кейтелю) с какими-то необходимыми комментариями. Я даже не сообщил Кейтелю или Йодлю, что армейский проект поступил к нам, и использовал выигранное время для того, чтобы поработать с некоторыми сотрудниками административной группы, которые, как и я, пытались найти пути и средства, позволяющие избежать выхода письменного приказа такого рода. В связи с этим я предпринял следующие действия: