В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых
Шрифт:
– Не знаю, Борис, я был мажором, и никто не посмел бы огреть меня указкой, – сказал я.
Борис усмехнулся вбок и покивал:
– Ну да… это я как-то подзабыл… Но вернёмся в «Вавельберг», тем более, что осталось рассказать всего несколько слов… Так вот, сказал я, и жду, что же будет в ответ. Ну, надо сказать, он разозлился, хотя виду постарался не показать.
И говорит:
– Так вы полагаете, я удерживаю Татьяну Андреевну против её воли?
Только я рот открыл подтвердить, думая, что как только скажу, они меня и пристрелят. И тут, надо же так подгадать, открылась дверь и вошла Татьяна Андреевна в сопровождении того, что тогда был с ней в вестибюле,
– Макс, что за деловые встречи дома? Я говорила, кажется, все переговоры на нейтральной территории. В городе достаточно ресторанов и клубов, где отлично можно встречаться с людьми, – небрежно и недовольно сказала она. – И почему твои парни здесь? Дышать нечем от мужичатины. Фу, как в казарме…
Качки замялись, а этот, что с ней был, усмешку спрятал, отворачиваясь. А Паласёлов обрадовался этим словам тоже.
– А молодой человек, Танюша, не совсем по моим делам пришёл, – радостно сообщил он, подходя к ней. – Видишь ли, оказывается, есть люди в этом городе, которые считают, что ты со мной не по своей воле.
А Татьяна Андреевна скривилась и говорит:
– Чё за бред? – и…
Тут я снова должен сделать отступление, он грабли-то свои к ней потянул, а она… это знаете, как называется? Язык тела. Вот как мне стало понятно, что она вас как избавление ждёт, когда увидела вас тогда, в вестибюле этом, так и тут, она вроде и позволила ему талию свою обнять, а вся как магнитом в другую сторону отклонилась и руки… словом, противен он ей до глубины души, это определённо.
– Борис, психологические экзерсисы твои очень интересны, но это я и так знаю. Может, по делу скажешь что-нибудь?
Борис вдохнул поглубже и кивнул.
Так вот, после её слов, повернулся он ко мне, и сделал знак своим, чтобы взяли меня, для чего большой вопрос, как говорится… Но тут Татьяна Андреевна и говорит:
– Гони ты этого сумасшедшего, в прошлые времена таких дураков знаешь, сколько вокруг меня вилось, выдумывали чёрт-те что. Журналист, небось?
Я промямлил:
– Я… да нет… ну…
– Ну нет и ладно, – кивнула она. А потом повернулась к этому, руки ему на грудь кладёт и говорит: – Гони всех к чёрту, не забыл, что у нас премьера сегодня? Для оперы одеться надо и причесаться, не в поселковый клуб идём. Смокинг принесли тебе?
– Что?! – воскликнул я, подскакивая.
Столько времени он вёл здесь подробнейший рассказ с иллюстрациями, а самое главное оставил напоследок. Наверное, действительно, перенервничал как никогда прежде, если позволил себе это. В ответ на мой возглас Борис улыбнулся, очень довольный и сказал:
– Я узнал, сегодня оперная премьера только в Мариинском. В семь.
– В семь… – повторил я. – Ты как? В себя пришёл? Звони федералам нашим. А я самому Радюгину позвоню, тут нам понадобится помощь не только неформальная, но и…
Телефонный звонок заставил меня дёрнуться, так напряжены оказались нервы.
Глава 4. Игра с опасностью в салки
Напряжение последних недель доводило меня снова до бессонницы, от этого обострились мысли и чувства, мне казалось, я слышу мысли окружающих и шуршание времени, тем более что оно растянулось и давило меня как тугой ворот свитера.
Вчера из Москвы приехал Лётчик и привёз с собой копии
– Лётчик, я тебя прошу, в двух словах объясни.
– В двух?.. Ну давай, попробуем в двух. Если бы в 89-м эти улики были рассмотрены, Бадмаева даже не задержали бы не то, что не арестовали. Ничто не указывает на то, что эти трое футболистов могли так мастерски расправиться с четырьмя людьми, вначале пытать, разнести в тщетных поисках всю квартиру, даже половицы были вскрыты, а потом профессионально с одного удара перерезать четыре горла. Более того, кухонный нож, который был представлен как орудие убийства, вообще не соответствует характеристикам. Ни форма лезвия, ни… Ладно, это уже детали, – он достал сигареты. – Закуришь?
Я отказался, у меня и так голова шла кругом.
– Но главного свидетеля, который даёт алиби Марату, у нас пока нет.
В ответ на эти мои слова Лётчик побледнел и откинулся на спинку дивана.
– Свидетеля? Даже когда будет свидетель…
Он долго молчал, продолжая курить как всегда изумительно красивым и изящным образом, потом встал и подошёл снова к своей папке. Достал пару листков.
– Что это?
– Что это? – бледнея ещё больше, проговорил Лётчик и взял листы в руки, поискав нужное место, зачитал вслух: «на постельном белье, на полу, на ступенях на второй этаж, а также на теле подозреваемого Б.М. обнаружены следы крови и вагинальных выделений, принадлежащие одной и той же женщине. Очевидно, кровь выделилась в результате дефлорации, следы семенной жидкости в смеси с этой кровью и вагинальной слизью, свидетельствуют о неоднократных половых актах…». Читать ещё?
– Меня щас стошнит, – проговорил я.
– Меня уже стошнило сто раз, – Лётчик с отвращением отбросил листки. – Ты хочешь, чтобы твоя сестра рассказывала в суде, а значит, на весь свет о том, как она «совершала неоднократные половые акты» с Бадмаевым? Чтобы удалось спасти Марата, процесс должен быть придан максимальной огласке. А даже если бы Таня не была известна всем, она должна рассказывать, что она потаскуха малолетняя?
– Полегче! – сказал я. – О Тане говоришь.
– Вот именно… о моей жене, – обессиленно проговорил Лётчик, снова усаживаясь в продавленное кресло. Вот дорогая гостиница, а всё старое, ещё совдеповское, скупердяи… – Не надо, чтобы Таня вообще появлялась в суде. И без её свидетельства легко доказать, что Бадмаев невиновен. Тем более что всё прокурорское начальство давно сменилось, Никитский… тоже сменился… Так что заинтересованных скрывать истину о том расследовании не осталось, и противодействовать никто не будет. Опять же модный тренд – при советском союзе творилось беззаконие, теперь же демократия и справедливый суд.
– Тренд он всегда модный, незачем добавлять, – проговорил я. – А то получается модная мода.
– Ох, ладно… – устало отмахнулся Лётчик. – Не умничай, писака.
Вот в этот момент и позвонил Марк. Уже когда я услышал его голос в трубке, у меня в голове загудело, а когда я назвался, я… Собственно говоря, я не знаю, что произошло, когда я пришёл в себя, обеспокоенное лицо Лётчика скорчилось надо мной.
– Слава Богу… Ты… это… Платон, спать надо. И есть. Ты вон больной совсем с этим журналистским расследованием, – участливо проговорил он, и я почувствовал, что он держит мою голову.