В Суоми
Шрифт:
Так постепенно в дни путешествия по лесным дорогам Финляндии передо мной раскрывался смысл требования народных демократов: разрешить вывоз круглого леса!
Теперь я понимал, почему в Союзе мелких земледельцев, входящих в Демократический союз народа Финляндии, насчитывается сейчас 70 тысяч человек, и спор двух лесорубов для меня уже не оставался разговором за семью печатями. Я понимал, что лесной паук оплетает своей липкой паутиной не только тех, кто работает в лесу, но и тех, кто никогда даже не помышлял об этом, целиком отдавая себя полю в ферме.
Хозяин буфета пришел с охоты, снял с плеча ружье. Ягдташ его был пуст. Может быть, поэтому он, не задерживаясь в комнате, пошел во двор колоть дрова. Он-то и объяснил нам, как лучше проехать к месту, где сегодня происходило традиционное клеймение оленей.
Мы покинули буфет вблизи от Полярного круга. Двое лесорубов по-прежнему сидели за столом — торопиться им, видно, было некуда — и спорили о круглом лесе.
В Лахти, в кабинете, где директор мебельного комбината «Аско» принимает посетителей, стоит небольшая скульптура лесоруба. Перед тем как нам отправиться в цехи, директор за круглым столом знакомит нас с историей предприятий этого мебельного Форда.
— У нас самая большая мебельная фабрика Скандинавии, — рассказывает он. — Мы выпускаем сто пятьдесят моделей мебели. Из них ежегодно обновляем сорок. Основа финской мебели — береза. И лишь сверху, если нужно, мы облицовываем ее разными видами фанеры более дорогих сортов.
«Аско» покупает у государства на корню большие массивы леса и собственными силами ведет лесозаготовки. Ему принадлежат лесопилки, фанерная фабрика, резиновый завод. Металлические изделия, необходимые для мебели — пружины, каркасы и т. д., — также изготовляются на специальном предприятии этой фирмы. Она же издает и свой «мебельный» журнал. По всей стране разбросана сеть больших магазинов «Аско». На ее предприятиях, запятых непосредственно производством мебели, сейчас работают 1150 человек.
Я забыл спросить директора, входят ли в это число работающих на комбинате и шесть архитекторов по мебели — «интерьерщиков».
— Нет, «Аско» не сокращенное название фирмы, а фамилия владельца, — отвечает на мой вопрос директор. — Правда, для удобства налогообложения и прочих формальностей считается, что предприятия принадлежат акционерному обществу, но акции-то все в руках членов одной семьи.
Слушая объяснения этого почтенного и доброжелательного господина, я вспомнил утверждение, вычитанное в брошюре, изданной Управлением пенсионного обеспечения, о том, что «в стране почти не имеется действительно богатых людей, но в то же время количество бедняков весьма невелико». Впрочем, утверждение о том, что в Финляндии нет «действительно богатых людей», проникло даже в учебники. Такой «сглаживающей острые углы» пропаганде способствует и тот факт, что, в отличие от «Аско», почти все капиталы здесь обычно скрываются под анонимными, символическими и прочими фирменными марками.
Словно поняв, о чем я думаю, директор стал объяснять, что сам Аско — человек труда, что он пришел из деревни «простым столяром» и начал «дело» с маленькой кустарной мастерской, Но, с одной стороны, талант, а с другой — везение сделали его лидером целой отрасли промышленности.
Когда я поделился своими впечатлениями от этой беседы с одним финским журналистом, он с гордостью сказал:
— Да, богатство у нас не в чести. У нас труд славен. Разве вы видели где-нибудь монумент банкиру или, скажем, миллионеру, директору акционерного общества? Даже перед Финляндским банком поставлен памятник нашему философу Снельману. Самые богатые у нас как бы стесняются богатства и предпочитают не выставлять свои имена в названиях фирм… Монументов же в честь труда сколько угодно, начиная хотя бы с трех знаменитых кузнецов перед универмагом Стокмана в Хельсинки.
В огромной прекрасной фреске, написанной за алтарем новой церкви в Рованиэми, художник Ленарт Сегерстроле среди праведников, изображенных на фоне северного сияния, поместил рабочего в синем комбинезоне, с лопатой в руках.
Казалось бы, журналист прав!
Но, воздавая почет труду «вообще», в том числе и труду лесоруба, огромные суммы из национального достояния государство «дарит» не ему, не сплавщикам, изображенным на витринах Финляндского банка, а тем, которые «не в чести», — банкирам, миллионерам, директорам акционерных обществ.
— Конечно, нельзя открыто и просто сунуть в сейфы монополий принадлежащие народу миллиарды, — разъяснял мне в Хельсинки суть дела знакомый депутат эдускунта. — В прессе и парламенте этот акт назывался «неотложной помощью экспортной промышленности», «приведением международного курса марки в соответствие с ее действительной стоимостью»…
Речь шла о девальвации марки, проведенной осенью 1957 года.
— Но как же девальвация может обогатить экспортеров?
— А вот как! В международных валютных расчетах курс марки снизили на тридцать девять процентов. Если раньше за определенное количество бумаги или целлюлозы экспортер получал фунт стерлингов, или шестьсот сорок марок, то с сентября за эту же бумагу или целлюлозу он получает тот же фунт стерлингов, но фунт-то стоит уже девятьсот марок. На двести пятьдесят марок больше! А внутри страны цены на лес и целлюлозу не возросли… Так и получается, что прибавка в десятки миллиардов марок идет в карман экспортеров.
— Но ведь тогда должны подняться цены на товары, ввозимые из-за границы?
— Да! Но за импортные товары будет расплачиваться население, те, кто их покупает, а не промышленники-экспортеры. Это во-первых. А во-вторых, мы вывозим в последние годы больше, чем ввозим. Наконец, в-третьих, из-за кризиса сбыта и острой конкуренции на мировом рынке цены на товары, которые мы покупаем, почти не повысились. Случайно создалась выгодная конъюнктура.
И, словно подытоживая разговор, депутат добавил:
— Нашей буржуазии всегда так везет! Можно подумать, она родилась в рубашке.
Поднимаемся по широким гранитным ступеням парламента. Около дверей, ведущих на хоры для публики, уже собралась толпа. Люди разных сословий, возрастов, званий. Народу больше, чем всегда: стало известно, что премьер-министр и лидеры почти всех фракций высказались против трансляций прений по радио, как это бывает обычно.
Раскрываются двери, и словно наперегонки люди устремляются по витой лестнице на хоры. Как только заполнятся все места, служители закроют двери на хоры, и никто уже не проникнет в зал, украшенный символическими статуями работы Вяйне Аалтонена. Четыре позолоченные мужские фигуры, стоящие в нише в полукружье высокой стены за президиумом, должны обозначать Пионера, Умственный труд, Веру и Жнеца. Они обращены лицом к депутатам. Между ними, посредине, пятая фигура, женская, — символизирует Будущее. Золотистые кудри ее спускаются ниже плеч. Статуя поставлена спиной к залу, и на руках ее младенец, который взмахом ручонки приветствует депутатов.
— Она отвернулась, чтобы не смущать своей наготой почтенных депутатов? — спросил я.
— Нет! Ей просто совестно смотреть на легковерных, которые верят речам больше, чем делам, — отвечает мой спутник.
Проходят одна-две минуты — и все места заняты. Публика устраивается поудобнее — снимают пальто и шубы, разматывают шарфы. Кепки, шляпы, фуражки сняты при входе.
Заседание открывается в назначенное время. На холеном лице председателя сейма Фагерхольма, бывшего парикмахера, а ныне директора акционерного общества государственной алкогольной монополии, поблескивают стекла очков.