В Суоми
Шрифт:
Таково содержание основного цикла. В него вплетаются история Айно, которая предпочла лучше погибнуть, чем выйти за нелюбимого, история восставшего раба-мстителя Куллерво, мистические заклинания, лирические и бытовые руны.
В этих рунах — мечта карельского и финского народов о золотом веке, обращенное в прошлое предвидение будущего.
Есть доля правды в господствующем в Суоми убеждении, что, не зная «Калевалы», трудно понять Финляндию — ее природу и ее людей, как нельзя по-настоящему понять «Калевалу», не зная Финляндии — ее природы и ее людей.
Мифы Ветхого и Нового завета стали сюжетами европейского искусства, и человек, не знающий их, многого не поймет, к примеру, в живописи эпохи Возрождения. Так и сюжеты рун «Калевалы», образы ее героев стали источником вдохновения финской литературы и искусства и проникли в самую гущу обыденной жизни.
Афиши драматических театров столицы и провинции объявляют о постановке трагедии «Куллерво», принадлежащей основоположнику финской литературы А. Киви, и пьесы «Айно», написанной финским классиком Эйно Лейно. Известный лирический поэт Эркко написал сразу и «Айно» и «Куллерво» — две другие пьесы, с иной трактовкой того же сюжета.
Финская национальная музыка родилась с увертюрой композитора Шанца «Куллерво», и в симфонической легенде Сибелиуса «Туонельский лебедь» звучат мотивы «Калевалы».
Финская живопись, начиная с картины ее пионера Р. Экмана «Песнь Вяйнямёйнена» и до изумительных картин Акселя Галлена «Илмаринен кует Сампо», его триптиха «Айно и Вяйнямёйнен», много и с талантом потрудились над сюжетами «Калевалы», и для того, кто не знает их, многое окажется непонятным в музее живописи «Атенауме».
Не так давно археологи при раскопках нашли потемневшие от времени металлические кольца, пряжки, броши, серьги, браслеты — примитивные украшения древних финок. Немедля в Хельсинки возникла ювелирная фирма «Калевала», открывшая магазин в центре столицы, который торгует перстнями, подвесками, запястьями и другими ювелирными изделиями, скопированными с этих древних украшений времен Калевалы. И надо сказать, что они пользуются большим спросом у столичных и провинциальных модниц.
Образы «Калевалы» вдохновляют и ваятелей. Пионер финской скульптуры К. Шестранд прославился статуей «Смерть Куллерво», и первыми произведениями широко известного в конце прошлого века скульптора Вальгренна были статуи героинь «Калевалы». Скульптура старика рунопевца работы Алпо Сайло украшает зал «Калевалы» в Национальном музее.
Дружба между советскими и финскими кинематографистами закреплялась совместной постановкой фильма «Сампо».
Если правильно старинное изречение о том, что книга имеют свою судьбу, то тем более это правильно по отношению к таким произведениям, как «Калевала».
Вокруг «Калевалы», еще раньше даже чем она была опубликована, разгорелась борьба, которая, меняя свою форму, продолжается и по сей день.
Сама работа Элиаса Лёнрота — записи рун, издание поэмы — была частью борьбы финского крестьянства и молодой, тогда еще прогрессивной буржуазии против господства помещиков-шведов и их культуры.
Литературным и государственным языком в Финляндии был тогда язык меньшинства — шведский. Народный же финский считался грубым языком малограмотных мужланов, не имеющим права на государственность.
Даже гимн Финляндии был написан на шведском языке. Свою культуру финский народ мог создать, только преодолевая шведское засилье. Вот почему труд Лёнрота был патриотическим подвигом.
«Калевала» показала свое огромное богатство народного языка, его выразительность, точность, меткость, его разнообразие и высокую поэтичность. Она стала оружием в руках финских патриотов, добивавшихся равноправия финского языка со шведским.
Многие финские литераторы сравнивали ее с эпосом других народов, складывавшимся при феодализме, — скальдов, воспевавших право сильного, поэтизировавших грабежи викингов и рыцарей. И сравнения эти, даже с «Илиадой», служили возвеличиванию рун.
«У них был Гомер, а у нас есть «Калевала», — писал известный финский прозаик Юхани Ахо в конце прошлого века, рисуя образ мыслей такого литератора, — но наши герои сражались за более великое дело, чем греческие: Агамемнон, Менелай и Ахилл воевали за хорошенькую женщину, а Вяйнямёйнен, Илмаринен и Лемминкяйнен — за народное благо. Те брали города и разоряли их, а эти освобождали свет из каменных гор севера. Те действовали мечом, а эти — силою слова».
И в самом деле — руны «Калевалы» прославляют не мужа брани, а человека труда, поэтизируют не кровавую сечу, а творческий труд. Вяйнямёйнен — и пахарь, и охотник, и рыболов, строитель лодки и создатель кантеле, Илмаринен — литейщик и кузнец. Но вместо того чтобы по-настоящему осмыслить причину различия карело-финского эпоса с другими, финские националисты делали иные, далеко идущие выводы. Они стали как бы предтечами тех генералов, которые, на горе своему народу, через десятилетия обнажили меч, чтобы осуществить свою бредовую мечту о «Великой Финляндии» — от Балтики до Урала.
…Записанная в лесах Карелии, «Калевала» сыграла огромную роль в формировании национального самосознания финского народа.
Казалось бы, какая еще одна замечательная основа для верной дружбы между соседними братскими народами — финским и карельским! Но источник животворного народного, творчества, который у интернационалистов служит утверждению равенства и дружбы народов, националисты отравляют ядом проповеди исключительности своего народа и национального неравенства.
Так и финские националисты попытались использовать великое творение карело-финского народа для шовинистической пропаганды. Они стали утверждать, что карельский народ никакого участия в создании «Калевалы» не принимал, а ему только принадлежит честь ее сохранения. Вопреки многим фактам, они писали, что руны «Калевалы» возникли у берегов Балтийского моря, в среде шведских викингов и даже немецких рыцарей, и лишь потом перекочевали на новые места.
Эти теоретики совершенно игнорировали тот факт, что все герои «Калевалы» занимались физическим трудом, что в обществе «Калевалы» не было деления на бедных и богатых и что Архип Перттунен и его сотоварищи, как это показал исследователь-марксист Юрьё Сирола, пели унаследованные руны, в которых были запечатлены черты более древнего, первобытного родового общества.
Здесь, на глухом севере, феодализма не было, и черты родового общества сохранялись дольше, чем где бы то ни было в Европе…