В Суоми
Шрифт:
Помню, как в Петрозаводске, в докладе на праздновании столетнего юбилея «Калевалы», О. В. Куусинен, разделяя точку зрения Ю. Сирола, доказывал, что «хотя по своему историческому возрасту «Калевала», очевидно, моложе «Илиады» и эпосов многих других народов, но по своему социальному возрасту, если можно так выразиться, это наиболее древний из всех известных эпосов».
Отнимая «Калевалу» у карелов, финские националисты, однако, трактовали восточных карелов как «братьев» второго сорта, которых в благодарность за сохранение рун надо присоединить к «Великой Финляндии».
Эти теории, желали того или нет их авторы, были своеобразным идейным подспорьем для политики союза и подчинения немецким империалистам, которую проводил Свинхувуд, пригласивший на финляндский трон принца Гессенского, племянника Вильгельма II. Они придавали идеологически «приличное» обличив и политике лесовладельческих акционерных компаний, мечтавших о карельских лесах и организовавших в 1921—1922 годах так называемую «карельскую авантюру». Их исповедовали те ученые, которые в день рождения Гитлера послали ему символический дар, финский нож — пуукко, и получили ответный подарок — бюст фюрера. Ими пользовались и тогда, когда таннеровская клика припрягала свой народ к колеснице Гитлера.
Во время «карельской авантюры» белогвардейцы хотели проэксплуатировать популярность «Калевалы» для своих целей. Седобородый ухтинский торговец, назначенный председателем ухтинского правительства, именовался Вяйнямёйненом. А командовавший белогвардейцами, вторгшимися на советскую территорию, поручик Таккинен подписывал свои приказы: «Илмаринен».
Но маскарад не помог.
Картонажное правительство бежало.
После разгрома штаба белых в Кимас-озере командующий Таккинен-Илмаринен, навострив лыжи, с трудом спас свою шкуру.
И что знаменательнее всего — разгромили штаб Таккинена финские коммунисты, лыжники, которые проделали легендарный рейд под командой Тойво Антикайнена.
— Мы сражались тогда за честь финского народа с теми, кто ее позорил. Мы выполнили свой интернациональный долг — пролетарских революционеров, — сказал мне за несколько дней до своей гибели Тойво Антикайнен.
Это было в тех краях, где еще сейчас поются руны «Калевалы». Есть сейчас и такие руны, которые рассказывают, как Илмаринен после подвигов, совершенных в борьбе за Сампо, отправляется на защиту Сталинграда, а затем — ведь он кузнец — кует тракторы для крестьян.
В некоторых недавно записанных рунах имя кузнеца Илмаринена называется рядом с именем Тойво Антикайнена.
Народ не прельстился переодеванием торговца-кулака и поручика в Вяйнямёйнена и Илмаринена. Духу эпоса, рожденного доклассовым обществом, ближе был подвиг Тойво Антикайнена — героя, боровшегося за общество, в котором не будет классов. И мне думается, есть глубокий внутренний смысл в том, что на первых же выборах в Верховный Совет депутатом от избирательного округа Калевалы стал Тойво Антикайнен.
Каяни. В этом маленьком городке на севере Суоми провел лекарь Элиас Лёнрот свои лучшие годы. Здесь, после многотрудных пеших походов по Карелии, завершил свой титанический труд — «Калевалу».
Начав в Куусало спозаранок свой путь по морозной лесной дороге, мы лишь затемно приехали в Каяни. Я знал, что здесь живет старший брат Вейкко Пеюсти, овеянного героическими легендами.
Еще вечером, въезжая в город, наша заснеженная машина прошла по тоннелю, проложенному под железнодорожной насыпью.
— Это «метро Каяни», — улыбнулся товарищ, сидевший за рулем, — здесь его еще называют «тоннель Пеюсти»…
Навстречу шел пассажирский автобус.
— «Синий Пеюсти», так у нас их называют, — снова сказал спутник.
— Это в честь Вейкко Пеюсти?
— Нет, в память о его отце. Он был рабочий, кожевник, красногвардеец восемнадцатого года. После войны его в Каяни избрали депутатом муниципалитета. Он добился того, чтобы вместо переезда, на котором рабочим у шлагбаума приходилось терять немало времени, проложили тоннель… Он же организовал муниципальное автобусное сообщение внутри города. Его у нас здесь очень любили.
Старший брат Вейкко, Эйнари Пеюсти, с которым меня познакомили в Каяни, пожилой уже, потрепанный жизнью человек, рабочий-кожевник, как и его отец, сейчас работает не по специальности, кладовщиком склада кооперативного союза в Каяни.
Председатель союза, узнав о том, что советский литератор хочет встретиться с Пеюсти, разрешил ему для этого дела отлучиться с работы, и вот мы сейчас вчетвером — председатель кооператива, Аско Сало, секретарь общества «Финляндия — СССР» в Каяни и я — сидим за столиком кооперативной столовой и слушаем медлительный, отрывочный рассказ Эйнари Пеюсти о его брате.
— Да, что и говорить, нелегкая была у Вейкко жизнь. Но он не променял бы ее ни на какое благополучие. Когда мальчику исполнилось девять лет, отца у нас забрали после гражданской войны на несколько лет в концлагерь.
В семнадцать лет Вейкко вступил уже в профсоюз древообделочников и был избран председателем его в Пакисалми. В восемнадцать лет он — член нелегальной, преследуемой партии коммунистов… Едва ему исполнилось двадцать лет, как он за распространение антивоенной, революционной литературы впервые попадает в тюрьму.
У него уже был тогда годовалый ребенок… В восемнадцать лет у нас еще требуется разрешение на женитьбу от родителей. Его дала мать, потому что отец снова находился в тюрьме и брат Урхо тоже. Они были членами партии, работали в военной секции, то есть вели агитацию в армии. А за ними в каземат по тому же обвинению последовал и третий сын — Вейкко. Из трех братьев только мне одному довелось служить в армии — другие в призывном возрасте уже находились в заключении.
Вейкко в тюрьме не терял времени — от старших товарищей он постигал «алгебру революции», изучил шведский язык, добиваясь улучшения тюремного режима, принимал участие в голодовках. И, мечтая о любимой жене, ребенке, о том, как они будут жить семьей после того, как он отбудет свой срок, он в камере начертил план домика, который построит, продумал каждую его деталь, каждую дощечку наличника, каждую ступеньку крыльца.