В те дни
Шрифт:
Охранка! Сколько страшного, жестокого, подлого связано с этим отвратительным словом. Сколько здесь пролито крови невинных людей, сколько мук здесь приняли лучшие сыны и дочери народа, борющиеся за его освобождение от кучки кровавых палачей. Теперь и тебе предстоит жестокое испытание. Будь готов! Ты ничего не знаешь, ничего не видел, ничего не слышал — вот твоя линия поведения, которой ты должен держаться…
Начало допроса происходит совсем не так, как я себе представлял. Вместо палача, увешанного всеми орудиями пытки, в комнату входит изысканно одетый человек лет сорока, с полным, тщательно выбритым лицом. Волосы причёсаны на пробор, в висках пробивается седина.
— Вы Имант Озолс? — обращается он ко мне.
— Я!
— Прошу вас зайти ко мне.
Он открывает дверь в соседнюю комнату и вежливо пропускает меня вперёд.
По-деловому обставленный кабинет. Письменный стол, два кожаных кресла, радиоприёмник. У стены стоят несколько стульев. Над ними висит большой портрет обрюзгшего человека с выпяченной нижней губой и взъерошенной щёткой волос — Ульманиса.
— Прошу, господин Озолс!
Охранник указывает на мягкое кресло и ожидает, пока усядусь. Затем садится сам и несколько секунд осматривает меня внимательным, изучающим взглядом.
— Надеюсь, господин Озолс, что вы человек умный и мы с вами быстро столкуемся. Вас, конечно, пугали политической полицией, но вы сами убедились, что эти россказни ничего не стоят. Прошу!
Он раскрывает портсигар и протягивает мне.
— Благодарю, не курю.
— Как желаете.
Он пускает аккуратное колечко дыма и, любуясь им, продолжает:
— Нам нужно выяснить у вас одну только деталь: где сейчас находится тот шрифт, который вы привезли в Ригу час… — он смотрит на часы, — нет, простите за неточность, пятьдесят пять минут назад?
Знают! Изо всех сил стараюсь подавить поднявшееся волнение.
— Простите, господин…
— Капитан Шварцбах, — подсказывает охранник.
— Простите, господин Шварцбах, я не понимаю, о чём вы говорите. Какой шрифт?
— Ох, и беда с вами, — вздыхает улыбаясь Шварцбах. — Вероятно, вас по недоразумению арестовали, не так ли? Придётся немедленно выпустить.
И вдруг улыбка исчезает с его лица. Он рывком поднимается с кресла и с силой придавливает к пепельнице недокуренную папиросу. Зубы стиснуты, на скулах желваки. Куда девался элегантный мужчина? Передо мной хищный зверь, приготовившийся к прыжку.
— Бросьте валять дурака! Или вы сейчас же выложите всё, что вам известно о коммунистическом подполье, или мы вас сотрём в порошок. И зарубите у себя на носу: политическая полиция, или как вы называете — охранка, шутить не любит. Мы любому сможем развязать язык. Ну?
Любому! Как бы не так! Я молчу.
— Что за шум? — раздаётся весёлый голос. Я оборачиваюсь. Позади меня стоит низкорослый толстяк с пухлыми, розовыми, как у ребёнка, щеками.
— Это мы по-дружески с Имантом Озолсом беседуем, господин начальник, — в тон ему отвечает Шварцбах. — Да вот ещё никак общий язык не найдём.
— Почему же с «Имантом»? Господин Озолс, разве вас зовут не Владимиром?
И это они знают! «Владимир» — моё подпольное имя.
— Владимир? — деланно удивляюсь я и обращаюсь к Шварцбаху: — Вот видите, господин капитан, вы оказались правы. Действительно, произошло недоразумение. Вам нужен Владимир Озолс, а меня зовут…
Не успеваю договорить. На мою челюсть обрушивается страшный удар. Вместе с креслом валюсь на пол.
— Нет, ты вам нужен, ты, красная сволочь! — вопит багровый от ярости толстяк и вытирает носовым платком свою правую руку, которой он ударил меня.
— Это тебе только задаточек! Выведите его в «приёмную», Шварцбах. Полчаса на размышление — и если он и после этого будет ещё медлить, сделайте из него котлету… Вон отсюда!
С большим усилием поднимаюсь на ноги. Кружится голова. Кое-как добираюсь до скамейки в соседней комнате.
«Это тебе только задаточек!» — так, кажется, сказал полицейский пёс. Мерзавцы! Знают, что я сейчас беспомощен, вот и издеваются.
Полчаса! А потом что будет?
Да стоит ли сейчас думать об этом. Что будет, то не уйдёт.
Стараюсь сосредоточить внимание на другом, более важном. Ясно — в организацию пробрался провокатор. Но кто он? Как установить его имя?
Что охранники знают про меня? Судя по их высказываниям — во-первых, моё подпольное имя — «Владимир», а во-вторых, что я привёз в Ригу шрифт из Лепаи.
Стоп! Этого они не сказали, что из Лепаи. Может быть, им это тоже известно, но пока что они мне этого не говорят. В таком случае, почему же «Владимир»? В Лепае и в других провинциальных организациях, где мне приходилось бывать по заданию, меня знают под другим именем — «Юрка». «Владимир» же — это только для Риги. Значит, если провокатор в провинции, то охранка не знала бы имя «Владимир», а лишь только «Юрка». Ясно! Провокатор здесь, в Риге.
От волнения у меня даже пот выступает на лбу. Порывшись в кармане, вытаскиваю носовой платок, уцелевший от обыска.
— Давай его сюда, — цедит сквозь зубы охранник, по-прежнему сидящий на столе с неизменной трубочкой во рту.
— Но ведь мне нечем нос…
— Давай, сказано! — он встаёт и, подойдя ко мне, резким движением выхватывает платок из руки.
— Ещё выкинешь какой-нибудь трюк, а потом отвечай за тебя.
— Какой трюк?
Но охранник возвращается на место, не удостоив меня ответом. Ну и пусть! Лишь бы только оставил в покое. Значит, провокатор в Риге. Но как его найти? В организации сотни людей.
Кто знал про мою поездку в Лепаю? Силис. Он давал мне это задание. Николай. Он сообщил мне лепайскую явку и дал ряд советов, касающихся деталей поездки. Ещё Ирма. Она присутствовала при моём разговоре с Николаем. Вот и все.
Силиса отсюда надо исключить. Это — наш руководитель, старый коммунист. Он уже работал в подполье, когда я пешком под стол ходил.
Нет, только не он!
Остаются Николай и Ирма. Один из двоих: либо Николай, либо Ирма.
Нет, нет! Такое подозрение чудовищно. Мои товарищи, с которыми я уже долгое время плечом к плечу иду против злобных и сильных врагов. Как же я мог подумать такое!