В те дни
Шрифт:
— Как тебе не стыдно!
Ирма прикусывает нижнюю тубу и возмущённо отворачивается. Приходится идти на попятную.
— Ирминь, да ведь ты ведала мне договорить. Я хотел только сказать, что тебе придётся идти в одной группе со мной. Ты ничего не имеешь против?
Выражение её лица сразу меняется. На нём появляется радостная улыбка.
— Что ты! Конечно, нет!
— Значит, идут все! Что ж, прекрасно. Давайте теперь обдумаем, как лучше выполнить задание…
Приступаем к делу. Нужно распределить товарищей по группам, раздать плакаты, условиться о месте встречи.
Ровно в час ночи я стою у третьеразрядного трактира. Отсюда рукой подать до улицы, где нужно начать расклейку.
Фонарь, висящий над входом в трактир, тускло освещает часть тротуара. Надо встать поближе к свету, иначе Пётр может не узнать меня в этом необычном наряде. На голове у меня старая широкополая отцовская: шляпа, на плечи накинут мокрый дождевик. Минут тридцать назад над городом пронеслась первая весенняя гроза, и дождь ещё не прекратился. Вот и Пётр. Из-под нелепого монашеского капюшона торчит один нос. Я узнаю Петра только когда он подходит вплотную.
Дверь трактира широко распахивается, и на улицу вываливается, несколько пьяных мужчин. Пьяных ли? Есть какая-то нарочитость в их бессвязной речи, расхлябанной походке…
Я шумно приветствую Петра:
— А, здорово, дружище! Ты куда? Может, выпьем по маленькой? Широким жестом показываю на трактир. И спрашиваю одними тубами:
— Всё в порядке?
— Да… — так же беззвучно отвечает мне Пётр и громко добавляет: — Э, нет, хватит на сегодня… Если только за твой счёт…
Разговаривая в таком тоне, мы постепенно удаляемся от трактира. Осторожно оглядываюсь. Пьяная компания пошла в другую сторону.
— Ты минут на пять опоздал, — говорю Петру. — Надо быть поаккуратнее в таком деле.
— Понимаешь, еле от Серёжки ушёл. В одиннадцать сам спать лёг и его уложил. Смотрю, заснул. Начал одеваться. И, представь себе, он тоже встаёт! Спрашиваю: куда? «С тобой, — говорит, — я знаю, вы сегодня плакаты клеить будете». Стал его уговаривать. Ни в какую! Пришлось хитростью взять. Пошёл будто на кухню, а сам выскочил за дверь и на ключ её… Ну и братец же мне достался…
Но мне некогда выслушивать его жалобы.
— Где клей?
— Здесь, недалеко. Я его спрятал.
Мы подходим к концу квартала. На углу стоит урна для бумаг. Неожиданно Пётр наклоняется и начинает рыться в мусоре. Когда он выпрямляется, в его руках большая жестяная байка с клеем.
— Пошли! Ирма ждёт за углом.
Через минуту мы уже втроём. Ирма, конечно, волнуется — она ведь первый раз на практической работе, — но не подаёт и вида.
На улице как будто спокойно. Шпики сегодня, конечно, тоже не спят, но может быть дождь загнал их в подворотни и подъезды.
— Начали!
О порядке действий мы уже условились заранее. Пётр идёт впереди. Выбрав место для листовки, он внимательно осматривается и размазывает клей по стене. Мы с Ирмой идём под руку, тесно прижавшись друг к другу. Ни дать, ни взять — влюблённая пара. Плакаты с лозунгами у меня под дождевиком. Когда мы подходим к месту, где только что орудовал Пётр, я быстро наклеиваю плакат на стену. Ирма несколько раз проводит по нему рукой, чтобы лучше пристало. И всё!
Дело быстро продвигается вперёд. Вот уже расклеены десятки плакатов. Мы сворачиваем на другую улицу.
Я представляю себе, что будет здесь через несколько часов. По этим улицам идёт на фабрики и заводы трудящийся люд. Как рады будут рабочие, увидев в свой пролетарский праздник эти лозунги!
А потом примчатся отряды полицейских и начнут вместе с обалдевшими от неожиданной неприятности дворниками остервенело скрести стены. Но поздно. Рижские рабочие будут знать, что по всему городу расклеены прокламации, что коммунисты опять оставили охранку в дураках.
А вечером, возвращаясь домой, каждый будет внимательно приглядываться к стенам домов, отыскивая следы нашей ночной работы.
Вот наклеен последний плакат. Ирма вытирает носовым платком, измазанные руки. Пётр засовывает в подворотню пустую банку. Кругом. тишина.
— Как там у Кости, Юриса и Андрея, — шепчет Пётр.
— Наверное, всё в порядке. Они работали не так далеко от нас. Был бы шум — мы бы слыхали.
— Да, это опытные ребята…
Сзади раздаётся хрипловатый голос:
— Руки вверх! Вот так и стойте! Не поворачиваться, стрелять буду! Я из полиции.
Это происходит так внезапно, что мы в растерянности вскидываем руки вверх и в таком положении застываем.
Как шпик смог подобраться к нам? Видимо, он стоял прижавшись к забору, и мы в темноте остановились рядом с ним.
Как бы там ни было, он теперь хозяин положения. Быстро ощупав наши карманы и убедившись, что оружия у нас нет, он командует:
— Повернитесь! Рук не опускать!
И вот мы видим его. Низкорослый, широкоплечий усач стоит, расставив ноги и, довольный, усмехается. В руке его поблёскивает воронёная сталь пистолета.
— С Первым мая вас, господа коммунисты… — И, осветив наши лица карманным фонариком, он удивляется:
— Смотри-ка, совсем сопляки… О, даже барышня есть!
В голосе шпика звучит злое торжество. Да! У него есть все основания быть довольным. Улов, действительно, неплох. Сейчас он засвистит в свистульку, сбегутся шпики, и всё кончено. Утро мы будем встречать в каталажке.
В это время неподалёку раздаётся пронзительный вопль:
— А… а… а…
Мы вздрагиваем. От этого истошного крика в ночной тишине становится жутко.
— Что такое? Кто там? — нервно бросает в темноту шпик. Видно, и ему не по себе.