В те дни
Шрифт:
— Её.
— Сколько тебе лет, что ты такие книги читаешь? — лодочник пристально смотрит на меня своими маленькими, острыми глазками, и у меня останавливается сердце. — Будь я твоим отцом, выпорол бы ремнём нещадно. Совсем ещё сопляк, а уже с «кузинами» разгуливает, за «Воскресенье» принялся. Вот что тебе читать надо! Тогда будешь настоящим мужчиной!
Он потрясает в воздухе разноцветной обложкой «Грозной шайки»… Прижимая русскую книгу к груди, поднимаюсь на набережную. Здесь меня ждёт обеспокоенный Янис.
— Ну, как?
— Всё в порядке…
Янис
— Послушай, Имант, — говорит он, когда мы приближаемся к моему дому, — давай кончим эту дурацкую ссору. Мы же не маленькие… И теперь, когда вместе будем… В общем, нельзя на это дело идти с камнем за пазухой.
Останавливаемся у подъезда.
— А знаешь ты, как мне тогда обидно было, — спрашиваю его.
— Знаю… Но я иначе не мог, Имант. На квартире у меня собрались… Ну, как тебе сказать… Словом, ячейка собралась, понятно?.. А ты поднял крик на весь дом… Что мне оставалось делать?.. Давай руку!
…Дома мать спрашивает меня:
— Где ты пропадал столько времени?
— На лодке катался…
— С Янисом? Снова с ним сдружился?
— Н-нет… Откуда ты взяла?
— Да вот в окно видела, как вы прощались.
— А-а… Он ко мне по дороге привязался…
Это неправда. Это ложь. Но так требует конспирация.
Конспирация! Странное дело! Это слово больше не кажется мне таким загадочным и таинственным. Уже не представляю себе его в виде мрачной фигуры, укутанной в чёрное. Наоборот, теперь, когда я произношу это слово, то вижу перед собой симпатичного юношу с вздёрнутым носом, голубыми глазами и гладко причёсанными белокурыми волосами, очень похожего на Яниса. Его глаза улыбаются, ко рту поднесён палец: «Тсс… Молчи! Это знаем только мы с тобой и больше никто!»
Улучив момент, быстро засовываю под подушку полученную от Силиса книгу. Позднее, когда мать уляжется спать, включу свет и примусь за чтение.
Однажды утром
Из-за угла с пронзительным визгом и скрежетом выезжает трамвай.
— Ты на этом поедешь, Силис?
— Нет, обожду следующего. Я тебе ещё не всё сказал.
Странно. Силис затягивает явку намного дольше обычного. Он пропускает уже третий трамвай.
— Придётся сегодня немного поработать, Имант… У тебя, кажется, сохранился кусок красной материи…
Силис умолкает. Переполненный трамвай останавливается напротив нас. Рабочие, усталые и хмурые после изнурительного трудового дня, расходятся от него в разные стороны.
Опустевший вагон делает рывок вперёд и тащится дальше, наполняя улицу звенящим гулом.
— Так вот, — продолжает Силис. — Напишешь на материи золотой краской лозунг: «Да здравствует Советская Латвия!»
— Но я никогда в жизни не писал такими красками, да ещё на материи.
— Чему только учат тебя в гимназии?
Силис так естественно разыгрывает удивление, что я невольно улыбаюсь. Действительно, почему бы в гимназиях не заняться обучением подпольщиков и. отвести для этого, скажем, нудные уроки закона божьего, на которых
— Значит, напишешь лозунг, а завтра утром, в шесть пятнадцать, передашь флаг человеку, который подойдёт к тебе на улице Попова, около дома номер 4. Возьми с собой журнал «Атпута». Это условный знак. Пароль: «Скажите, пожалуйста, который теперь час?» Ответ: «Не знаю, часы мои остановились. Но не больше семи»… Только смотри, сделай поаккуратнее. Меня предупредили, что флаг нужен для рабочих большого завода… Ну, всё. Прощай!..
Силис ушёл.
Золотой краски дома нет, а магазины вот-вот закроют. Нужно торопиться.
К москательной лавке подбегаю в самый последний момент. Обвязанный платком лавочник (видно, болят зубы) опускает железную штору.
— Из-за одной пачки открывать не буду, — морщась говорит он и тут же предлагает: — Возьмёте две?
— Да зачем мне так много!
— Ну, как хотите.
Он поворачивается ко мне спиной и вновь берётся за штору.
Что же делать? Обшариваю карманы, собираю всю мелочь. Есть! Как раз на две пачки.
Впопыхах забываю спросить лавочника, как приготовляется краска. Дома начинаю разводить порошок. Где там! Комки плавают на поверхности, ни за что не хотят смешиваться с водой.
Придётся спросить отца. Он мастер на все руки, всё знает и умеет. Недаром соседи всегда обращаются к отцу, если у них что-либо случается со светом или водопроводом.
Отец сидит за большим обеденным столом, низко склонившись над книжкой «Правила уличного движения». Три раза он сдавал нашему участковому надзирателю Осису «экзамен» на получение прав велосипедиста и все три раза полицейский «проваливал» его каверзными вопросами. Осису нужны вовсе не знания, а хорошая взятка, лата в два-три. Однако отец заупрямился. Он поклялся, что не даст ни сантима этому «рыжему чёрту» и всё-таки получит права. Теперь он готовится к четвёртой схватке с блюстителем порядка, из которой надеется выйти победителем.
— Отец!
— Что тебе, Имант?
— Как развести этот порошок?
Кладу на стол обе пачки. Отец снимает очки и удивлённо смотрит на меня.
— Зачем тебе понадобилось?
— Велели в гимназии плакаты написать к «празднику песни»…
— Вечно они что-нибудь придумают. — ворчит отец. — Дерут по сто двадцать латов в год и всё мало. На краску, небось, деньги у матери выпросил?
Разговор принимает невыгодный оборот.
— Да нет же, нам её выдали, — вдохновенно сочиняю я и для большей убедительности добавляю:
— По две пачки, ещё и останется… Ну, скажи же, как её развести?
— Смешаешь с горячей водой, затем добавишь жидкого клея. Иначе краска, когда высохнет, слетит, — поясняет отец. — У тебя гумми-арабик, есть? Давай-ка, я сам сделаю.
Ох, уж эти мне умелые руки! Пожалуй, он захочет и плакат написать. Надо выкручиваться.
— Я ещё бумагу для плакатов не получил. Завтра возьму.
— Что ж ты тогда зря шум поднимаешь! Завтра и разведёшь… Отец, поднявшийся было с места, опять садится и принимается за чтение.