В те дни
Шрифт:
— Почему же ты не взяла «Коти»?
— Ах, милочка, у них такой удушливый запах, а у меня сэрдцэ… А эти, «Мон ами» — они стоят свои сорок латов. Чудэсный эромэт…
Спутник чуть заметно подмигивает мне.
— Слышал?.. «Чудэсный эромэт»… Твой отец, наверное и за две недели столько не заработает.
— Да где уж там!
Чувство обиды и возмущения снова охватывает меня. С жаром говорю своему новому знакомому:
— Меня сегодня из-за шестидесяти латов директор из гимназии выгнал. Говорит, через три дня не принесёшь, — прощайся с учёбой. А эта госпожа плеснёт духи на своё бальное платье и думать о них забудет.
У меня вырывается тяжёлый вздох.
— Погоди, погоди, — заинтересовывается он. — Что-то я тебя не пойму. Как это — из гимназии выгнал?
Рассказываю ему о случившемся. Сначала коротко, а потом всё подробнее. Спутник слушает внимательно, не перебивая.
— Значит, старик-сторож сказал: «Отольются кошке мышкины слёзки»? — переспрашивает он, когда я заканчиваю свой невесёлый рассказ.
— Да.
— Как это понять?
— По-моему ясно! Что придёт время, когда нашим господам дадут по шее. Как было в России.
Мой спутник сдвигает брови.
— Тихо! Чего орёшь на всю улицу?.. Вот арестуют тебя, тогда запоёшь!.. Мышонок…
Опять мы идём молча. Центр города остался позади. Вот мост, а за ним сквер. Отсюда недалеко и до завода.
— Сегодня в сторожке дежурит этот старый ворчун Матиссенс, — высказываю я вслух свои мысли. — Опять придётся воевать с ним, чтобы пропустил к отцу.
— Постой, постой… А разве в сторожке не Петров?
— Неделя-то его. Но вчера, отец рассказывал, у Петрова был приступ аппендицита и его прямо с работы повезли в больницу.
— Гм… Это хуже…
Мой спутник останавливается.
— Давай-ка присядем на минутку, — предлагает он. — Ноги устали, я много ходил сегодня.
У самого выхода из скверика под большой липой мы находим почти сухую скамейку и присаживаемся. И только сейчас мне приходит в голову, что мой спутник, должно быть, очень хорошо знаком с заводом, где работает отец. Он знает даже Петрова, сторожа-инвалида, потерявшего ногу во время мировой войны. Не работал ли он когда-либо на заводе?
Хочу спросить его об этом, однако он опережает меня:
— Скажи, Имант, не знаешь ли ты мастера Приеде, Карла Приеде? Он тоже работает на «Электротехнике». Высокий седой старик.
— Приеде? Знаю, конечно. Он друг отца, часто бывает у нас.
— Правда? Тем лучше!.. Хочу тебя попросить оказать мне небольшую услугу. Сделаешь — и я готов тебя хоть ещё десять раз вытащить, даже из-под паровоза.
— Вовсе не обязательно, — смеюсь я. — Пока ещё я и так ваш должник.
— Так вот, слушай. Я тебе дам этот пакетик, а ты, когда пойдёшь к отцу, передашь его по дороге мастеру Приеде. И ещё скажешь ему, что договорённость остаётся в силе. Вот, собственно, и всё.
С любопытством оглядываю свёрток. Что в нём такое? Спутник, видимо, замечает мой взгляд. Он разворачивает пакетик. — Да, тут всё на месте.
Он снова завёртывает бумагу. Но я уже видел: в пакетике листки. Среди мелкого текста выделяются слова, напечатанные жирной краской:
КАК БОРОТЬСЯ С ПАРАЗИТАМИ… ПАТЕНТОВАННАЯ ЖИДКОСТЬ «ШЕЛЛЬ-ТОКС»…
«Шелль-Токс»… Да ведь это средство от клопов. Оно рекламируется сейчас во всех газетах.
Хо-хо! Значит, мой спутник — всего-навсего агент какой-то фирмы и хочет с помощью Приеде распространить эти рекламные листки на заводе. Ведь известно, что рабочие живут тесно и скученно. В их жилищах на окраинах города много клопов.
У меня пропадает всякий интерес к спутнику. Подумаешь, клопомор… Тоже нашёл занятие! Впрочем, возможно у него не было другого выхода, безработица так велика…
— Ладно, — говорю я. — Будет сделано. Давайте сюда. А если Приеде спросит от кого, что мне сказать?
На какую-то долю секунды он задумывается.
— Скажешь, что племяш передал.
Племянник? Никогда не слышал, чтобы Приеде упоминал о своих родственниках. У него один единственный сын, да и тот попал в «Централку» (Централка — Центральная рижская тюрьма, в которой содержались во времена фашистского режима политические заключённые) за коммунистическую агитацию). С тех пор старик живёт совершенно один. А тут — на тебе: племяш!
— Иди, иди, парень, — поторапливает меня спутник. — И смотри, передай побыстрее.
Он протягивает мне руку.
— Будь здоров! И больше не лезь под машину…
Направляюсь к заводу. Однако иду без особой спешки. Ничего не случится, если «клопиные листки» попадут к Приеде на несколько минут позже.
К моему великому удивлению на этот раз дело обходится без стычки с Матиссенсом.
— Ты к отцу, Имант? — спрашивает он меня. И тут же, не ожидая ответа, говорит: — Тебе сегодня повезло. Отец сейчас как раз во дворе. Иначе ни за что бы тебя не пустил.
Не пустил? Ну, это ещё как оказать!
Однако спора я не затеваю. Стоит ли тратить лишние слова? Я пройду и в следующий раз, и ещё раз, и ещё сто раз, если захочу. Ха, он не пустит!
Действительно, отца нахожу во дворе тут же рядом со сторожкой. Он воспринимает мой сбивчивый рассказ довольно спокойно.
— Так и знал, что твой директор слова не сдержит. Экий он всё же… Но ты, сынок, не горюй. Я уж тут поговорил кое с кем из товарищей. Это — не господа, всегда в беде выручат. Словом, завтра деньги будут. Перестань, перестань! — отстраняется он от моих слишком уж горячих объятий. — А теперь иди домой, наколи матери дров. Она уже давно просит, а я никак не соберусь.