В те дни
Шрифт:
Человеческой кровью питаются разные паразиты: клопы, блохи, вши и другие. Это паразиты — насекомые. Кроме них имеются ещё двуногие паразиты: капиталисты, кулаки, полицейские, айзсарги (айзсарги — члены военизированной фашистской организации в буржуазной Латвии) и т. д. Они несравненно опаснее и вреднее.
Насекомые пьют человеческую кровь, чтобы утолить голод. Двуногие же паразиты ненасытны. Усевшись на шее народа, они высасывают у трудящихся всю кровь, становятся с каждым днём жаднее и наглее.
Для борьбы против паразитов-насекомых много испытанных средств. Такое средство, например, ПАТЕНТОВАННАЯ ЖИДКОСТЬ «ШЕЛЛЬ-ТОКС».
Однако эта жидкость, к сожалению, совершенно бессильна против двуногих паразитов, питающихся нашей кровью.
Рабочий! Тебе не вырваться из железных тисков голода и нищеты, пока в Латвии существует проклятый ульманисовский режим.
Крестьянин! С твоего двора выведут последнюю коровёнку и дом пустят с молотка, если у власти будет находиться кулацкий атаман Ульманис.
Интеллигент! Тебе до тех пор придётся наниматься в дворники и поливальщики улиц, пока «доктор» Ульманис и его свора будут душить нашу культуру.
Латышские трудящиеся!
ЕДИНСТВЕННОЕ ВЕРНОЕ СРЕДСТВО в борьбе против фашизма и эксплуатации — это путь революционной борьбы. Чем скорее каждый из вас включится в активную борьбу против ульманисовского режима, тем скорее Латвия избавится от ненавистных кровососов!
Силы народа неисчислимы. Стоит народу поднять свою карающую руку, и от ульманисовцев останется только мокрое место.
ВСЕ НА БОРЬБУ С ПАРАЗИТАМИ!»
Так вот что это за листок! А «паразиты» и «Шелль-Токс» нужны, видно, для маскировки. Такие бумажки можно раздавать под носом у полицейских. Они не скоро догадаются, что это — коммунистические прокламации…
…На улице пасмурно, сыро. Накрапывает дождь. Обычный осенний день.
Но он мне кажется чудесным. Теперь я знаю: не всегда будет так, как сейчас. Народ борется за свободу и счастье. И моё место тоже в строю борцов.
Отныне и навсегда.
На Даугаве
Я сижу с матерью на кухне за обеденным столом. Передо мной целая миска любимого супа с лапшой. Но кушать не могу. Не до этого.
Сегодня в моей жизни произойдёт величайшее событие. Но никто не должен знать о нём. Никто не должен ничего заметить даже по моему внешнему виду. Никто! Это тайна! Я должен соблюдать строжайшую конспирацию, как говорят подпольщики.
Конспирация — какое таинственное слово! Произносишь его и представляешь себе мрачную фигуру, закутанную в тёмный плащ. Широкополая чёрная шляпа нахлобучена по самый нос. Из-под полей загадочно поблёскивают глаза, разумеется, тоже чёрные…
— Что с тобой сегодня, Имант?
Поднимаю голову.
— Ничего… Почему ты спрашиваешь, мама?
— Ты же совсем ничего не ешь… Бормочешь себе что-то под нос, хмуришься… Принимайся за еду, а то выгоню.
Начинаю хлебать с преувеличенным усердием. Но через секунду мысли вновь уносятся вдаль. Се-го-дня, се-го-дня! Ско-ро, ско-ро! Через час! — стучит кровь в висках.
— Убирайся из-за стола! — сердится мать. — Мне надоело смотреть на тебя.
Поднимаюсь с опечаленным видом, подхожу к вешалке и надеваю старую отцовскую кепку. Отец терпеть не может, когда носят его вещи. Но отца нет дома: завод закрыли на долгое время и он нанялся лесорубом куда-то под Елгаву. Вот уже целую неделю ношу его кепку вместо осточертевшей гимназистской фуражки.
— Я пойду прогуляюсь немного, мам!
Молнией проношусь по лестнице, перескакивая сразу по три ступени. Рывком отворяю дверь… и тотчас же захлопываю её. На противоположной стороне улицы — Янис. Придётся теперь подождать за дверью, пока он не пройдёт.
Но он уже заметил меня.
— Чего спрятался, учёный человек? Не бойся, не трону.
Это я его боюсь? Как бы не так!
Растягиваю губы в презрительную усмешку, гордо откидываю назад голову и открываю дверь. Сейчас отвечу ему, сейчас… Лихорадочно подыскиваю наиболее обидное слово. Трубочист — вот что подойдёт лучше всего. Янис работает в паровозном депо и всегда будто вымазан сажей.
Но «трубочист» застревает у. меня в горле. Нет, Янис сегодня вовсе не похож на трубочиста. Белоснежная рубаха, розовое лицо… А волосы, волосы! Почему они так блестят? Честное слово, он смазал их маслом!
— Эй, жених! — бросаю через улицу. — Почём сегодня на базаре фунт масла, а?
Ага! Удар пришёлся в цель. Янис даже приоткрыл рот от злости.
— Ты… ты… — Он никак не может подобрать подходящее выражение. Но это длится лишь секунду. Затем на меня обрушивается огненный шквал:
— Селёдка! Гимназист! Сейчас тебя инспектор сцапает: без форменной фуражки вышел…
Эх, не вовремя с ним связался! Надо же этому случиться именно сейчас, когда я так спешу.
Останавливаюсь у крыльца какого-то дома и делаю вид, что поправляю развязавшийся шнурок у ботинка. Маневр удаётся. Янис выпаливает ещё один заряд насмешек и уходит вперёд.
Пробираюсь дворами на соседнюю улицу. Янис сумел основательно испортить мне настроение. На это он мастер. И как это раньше я мог дружить с ним?
В основной школе (основная школа — начальное учебное заведение в буржуазной Латвии) мы с Янисом были неразлучны. Покупали по одному учебнику на двоих. Вместе делали уроки, хотя над нами смеялся весь класс: Янис жил очень далеко, на другом конце района, и мы тратили больше времени на ходьбу, чем на приготовление уроков.
Вместе с Янисом дрались с мальчишками из других школ, пробирались без билетов в вонючий сарай — кинотеатр «Марс», где демонстрировались «боевики» в шести сериях.
Когда кончили основную школу, хотели пойти вместе в депо работать. Но отец решил иначе:
— Поступишь в гимназию, Имант. Ты должен учиться дальше.
И хотя за учение нужно было платить большие деньги, отец настоял на своём.
С Янисом я стал видеться реже. Когда ни приду — его то нет дома, то он собирается уходить. Янис завёл себе новых приятелей — черномазых, весёлых, с огрубевшими от работы мозолистыми руками.
Со мной Янис стал разговаривать этаким насмешливо-покровительственным тоном, как взрослый с малышом. Этот тон выводил меня из себя. Между нами начались частые стычки.
Окончательно мы рассорились с год назад. Как-то в воскресенье я собрался к Янису, чтобы позвать его на рыбалку. На трамвай меня с удочкой не пустили. Пришлось тащиться пешком.
Янис оказался дома. Но он даже не пустил меня на порог квартиры. Чуть приоткрыв дверь, спросил:
— Что тебе, Имант?
Я опешил: