В те дни
Шрифт:
Всё ближе и ближе…
Но что это? Ведь мне навстречу идёт не кто иной как…
— Имант!.
— Отец!
— Что ты здесь делаешь?
Я вскипаю от негодования. Как он смел выслеживать меня! Ведь с минуты на минуту сюда могут придти…
Гневные слова уже готовы сорваться с моих губ, но, к счастью, вовремя замечаю, что отец удивлён не меньше меня. Он внимательно смотрит на журнал.
— Что это у тебя в руках?
— Как что? Журнал «Атпута», — отвечаю я настораживаясь. Неужели….
— Ах, негодный мальчишка, — восклицает отец, но тут же переходит на официальный тон:
— Скажи, пожалуйста, который теперь час?
— Не знаю, часы мои остановились. Но не больше семи.
— Так вот для чего тебе понадобилось разводить золотой порошок, — говорит отец сердито. — Знал бы, что это дело поручат такому молокососу, лучше бы сам написал.
— Знал бы, что придётся иметь дело с таким ворчуном, не ходил бы сюда, а просто сунул бы флаг тебе под подушку, — отвечаю в тон ему.
— Хоть сделал-то как следует? Ведь народ смотреть будет…
— Как будто неплохо получилось.
— Давай сюда…
Отец берёт у меня маленький свёрток, быстро оглядывается и кладёт в карман дождевика.
— Ты не оглядывайся, — наставительно говорю я. — Шпики могут заметить.
— Смотри, ты, а! — удивляется отец. — Яйцо курицу учит… Да я эти штуки десятками под носом у полиции проносил, когда тебя ещё и на свете не было… Вот погоди, скажу матери, чем ты занимаешься, она тебе задаст.
— Этого ты, положим, не сделаешь.
— Почему же?
— А мать знает, что ты сам?
— Хм…
Отец явно озадачен. Вдруг он начинает смеяться и легонько треплет меня по шее.
— Кто бы мог подумать, а? Вот так встреча!
Улица постепенно просыпается. Из соседнего подъезда с корзиной в руках выходит молоденькая девушка, видно, прислуга. Появляется плечистый малый в кожаном фартуке. В руках у него метла. Он громко зевает и заспанными глазами смотрит в нашу сторону.
— Нужно идти, отец!
Мы молча доходим до трамвайной остановки.
— Так вот, Имант, не моё дело мешать тебе, да и вряд ли ты меня послушаешься, — говорит отец. — Я ничего не видел, ничего не знаю и знать ничего не хочу. Только прошу тебя об одном: пощади мать и будь осторожен. Она будет очень переживать, если ты попадёшься.
— А ты не будешь?
— И я…
В глазах отца — любовь и нежность.
— Постараюсь, папа.
Лицо отца принимает обычное угрюмое выражение. Голос его опять становится ворчливым.
— Мне время идти на завод. А ты возвращайся-ка домой, да поскорее. Чего доброго, ещё в гимназию опоздаешь.
— Желаю удачи, отец!
— Ладно, ладно… Всё будет хорошо.
Сутулая фигура отца исчезает в переулке.
Вот он какой, оказывается, мой старик!
…Дома мне дверь открывает мать. По её лицу вижу, что она встревожена.
— Что случилось, мама?
— Что случилось, что случилось! — передразнивает она меня. Закрыв дверь, мать быстро проходит в комнату и уже там продолжает разговор:
— Думаешь, я ничего за вами не замечаю? Я молчала, молчала. Всё думала: ведь не маленькие, знают на что идут, сами уберечься смогут. А теперь вижу, что придётся учить уму-разуму, как старого, так и малого… Подпольщики!.. На, смотри, что я нашла у отца в «Правилах уличного движения».
Она протягивает мне бумажку.
Да ведь это листовка! Так вот почему отец не расстаётся со своими «Правилами». Нехорошо всё-таки получается. Надо сказать, чтобы был осторожнее.
— А я-то причем? — говорю с непонимающим видом. — Уж не думаешь ли ты, что отец получил от меня эту бумажку?
— Ты? Нет, про тебя я ничего не говорю. — В словах матери сквозит явная насмешка. — Ты пай-мальчик. Кстати, иди, прибери у себя в комнате, потом поговорим.
Она поворачивается и выходит в кухню.
Нет, тут не всё в порядке. Она что-то знает про меня. Но ведь я так осторожен… Неужели кто-нибудь из друзей проговорился?
Вхожу в свою комнату и снимаю пальто. Взгляд случайно падает на стол.
Вот так штука!
За ночь краска просочилась через тонкую материю и впиталась в стол. На его полированной поверхности ярко блестят золотые слова:
«Да здравствует Советская Латвия!»
В первомайскую ночь
— Господин Кениг! Разрешите мне сегодня на час раньше уйти с работы. У меня домашние дела.
Вытирая ветошью замасленные руки, стою перед хозяином велосипедоремонтной мастерской Отто Кенигом, чудовищно толстым немцем с красным лицом и всегда потными руками.
— Домашний дел?..
Вот уже три месяца работаю в мастерской и все ещё никак не могу привыкнуть к пискливому тенорку хозяина. Когда он начинает говорить, невольно оглядываюсь по сторонам. Никак не верится, что у этого жирного дяди такой тоненький голосишко.
— Домашний дел? — переспрашивает хозяин, и его свиные глазки так и впиваются в моё лицо. — Какой может быть домашний дел во время работы…. Здесь не гимназиум…
Проглотив обиду, молча возвращаюсь на своё рабочее место и принимаюсь за велосипедное колесо. Не вышло!
Уже ровно четыре часа. Через час я должен быть на городском почтамте. Там будет ожидать Николай. Он должен передать мне первомайские плакаты.
Что же делать? Обращаться ещё раз к хозяину нет никакого смысла: ни за что не отпустит! Двенадцать латов, плату за мою месячную работу, он старается окупить в стократном размере. Вот кровопийца! Но что поделаешь! Кругом безработица, и бывшему гимназисту, пусть даже с аттестатом зрелости в кармане, не так-то просто найти хоть такое грошовое место. А работать надо, необходимо. На заводе у отца вновь снизили расценки. Теперь мать и вовсе не может свести концы с концами. А тут ещё, как на горе, домовладелица носится с планами ремонта дома за счёт жильцов…