В те дни
Шрифт:
Николай ждёт на почтамте. Как же быть?
— О чём задумался? — спрашивает меня Крауклис.
— Видишь ли, мне нужно уйти пораньше, а Кениг не пускает.
У Кенига сейчас только двое рабочих — я и Крауклис. Этот Крауклис хороший товарищ, хотя с виду и угрюмый. В первые дни совместной работы я тайком сунул листовку в его карман и, по правде сказать, опасался, что он поднимет шум. Но Крауклис промолчал. Через некоторое время подложил ему другую листовку — о событиях в Испании. На другой день он подходит ко мне и говорит:
— Ты, малец… того… осторожнее работай. А то вчера жена ко мне в пиджак за деньгами полезла, а там… Словом, ты лучше мне в руки давай, если что есть, а не рассовывай по карманам…
А когда я стал открещиваться, он махнул рукой:
— Да ладно уж… На вот пять латов, передай в фонд помощи республиканцам. Это я в нашем доме собрал, — пояснил он. — Мало, правда, да сам знаешь, худо живём…
Но сейчас Крауклис вряд ли чем-либо сможет мне помочь. Просить за меня ему нельзя: немец ждёт только повода, чтобы вышвырнуть его на улицу. А у Крауклиса больная жена и трое малышей.
— Тебе очень нужно уйти?
— Да, Крауклис, очень!
— Знаешь что, я поговорю с Кенигом. Скажу, что ты болен, что у тебя бабушка умирает или ещё что-нибудь такое. А?
Но это оказывается ненужным. Хозяин кличет меня:
— Озолс! Зайди ко мне.
Вхожу в его комнатушку, громко именуемую кабинетом.
— Я позволяю ходить домой, — торжественно заявляет он мне. — Можно. До свидания.
Его всегда потная ладонь слегка дотрагивается до моей руки. Это липкое прикосновение должно означать рукопожатие.
Что такое приключилось с хозяином? С чего бы такая доброта, да ещё после того, как он сам же категорически отказался меня отпустить…
Моё недоумение тотчас же рассеивается.
— Мы должны помогайт другу другу, так, Озолс? — сладко улыбаясь, заявляет хозяин. Взяв со стола большую тетрадь — книгу заказов, он подаёт её мне.
— Вот, вы окончиль гимназиум. Вы хорошо писайт. У меня очень плохий… мм… мм… хандшрифт… ээ… э… пошерк. Прошу вас переписайт чисто, аккуратно, красиво.
Растерянно перелистываю тетрадь. Да тут работы по крайней мере часов на шесть! Что он, очумел?
Но только собираюсь отказаться, как эта слоновая туша снова пищит:
— Вы сейчас ходить по домашний дел, а сегодня вечер, завтра вечер — писайт. В другой случай, я не могу отпускайт. Ведь ещё час до конец рабочий день. Целый час!
И он назидательно поднимает вверх указательный палец. Вымогатель! Настоящий вымогатель!
Придётся согласиться. У меня нет другого выхода. В пять часов я должен быть на почтамте во что бы то ни стало.
— Ладно, — бурчу, — завтра сделаю.
— Идите, Озолс, желаю успех у девушка, — довольно смеётся хозяин.
Стягиваю с себя грязный комбинезон, вымываю руки…
И вот я уже на улице. Мне повезло: трамвай только отошёл от остановки. Прыжок — и я в вагоне:
— Один до почтамта!..
В зале почтамта полно народа. Несколько раз внимательно осматриваю весь зал и, наконец, замечаю Николая. Он сидит за столом и, низко склонив голову, пишет письмо. Возле него стоит корзинка, обыкновенная плетёная корзинка. С такими домашние хозяйки ходят на базар.
За столом все места заняты. Нужно обождать, пока рядом с Николаем освободится стул.
Когда спешишь, каждая минута кажется часом. Но вот дородная дама в пенсне кончила писать и отходит от стола. Не теряя ни секунды, занимаю её место, вытаскиваю из кармана заранее припасённый чистый листок бумаги и, как все остальные за столом, начинаю строчить письмо.
Проходит несколько минут. Николай, который так ни разу и не взглянул на меня, заклеил конверт и встал. Он подходит к одному из окон и становится в очередь за конвертом.
Продолжаю писать, а затем, будто передумав, схватываю листок, мну его, делая при этом злое лицо, и кладу в карман. Подхватываю корзину, стоящую рядом со мной, и быстро иду к выходу.
Надо спешить. Дел сегодня предстоит ещё очень много…
На улице Матиса меня ожидает Пётр — широкоплечий рабочий парень, с лица которого никогда не сходит добродушная улыбка. Он встречает меня взрывом смеха.
— Ты с базара?
Но мне не до шуток.
— Ладно, ладно! Смеяться будем потом… Тебе передала Ирма, что ячейка должна собраться у вас на квартире?
— Так точно, ваше высокоблагородие! — Пётр никак не может научиться говорить серьёзно. — А что случилось? Ведь ты прошлый раз сказал, что у нас больше не будем собираться… Из-за Серёжки… — добавляет он.
— Так-то так, но сегодня иначе нельзя. Предупредил мать, что будут гости?
— Она на дежурстве в больнице. Придёт лишь утром.
У меня отлегает от сердца. Хотя Зинаида Ивановна, мать Петра и Серёжки, никогда не мешает нашим встречам и, когда у Петра собираются товарищи, уходит «поболтать с соседкой», я всегда чувствую за её внешней приветливостью глубокую тревогу за сына. Это волнует и угнетает меня.
— Значит, всё в порядке. Ребята предупреждены, квартира тоже свободна… Пошли, Пётр!
На квартире у Петра нас ждут с нетерпением. В небольшой, чисто прибранной комнате сидят трое юношей и одна девушка — члены подпольной комсомольской ячейки, которой я руковожу по поручению райкома.
Ячейка существует всего два месяца, и мы очень гордимся, что за такой короткий срок сумели завязать многочисленные связи среди рабочей молодёжи. Нам удалось поднять на борьбу против чудовищных бытовых условий и высокой жилищной платы ребят из большого католического общежития для подмастерьев. В один прекрасный день все подмастерья собрали свои вещички, покинули общежитие и на время перешли на квартиры рабочих, которые мы для них подыскали.