В те дни
Шрифт:
Мы прощаемся. Суровый с комичной серьёзностью подхватывает Лию под руку. Виктор провожает их. Иначе в темноте они не найдут выход в лабиринте лестниц и коридоров.
Остаюсь один и ожидаю возвращения Виктора. Нужно ещё с ним поговорить.
Виктор просто молодец, что смог раздобыть у своей матери, школьной сторожихи ключи от входных дверей школы и от этого класса. Здесь мы собираемся в относительной безопасности. Можно обо всём спокойно поговорить без риска быть услышанными. Одно только неудобство. Каждый вечер в десять часов сторожиха обходит всю школу. «Воров пугать», — как говорит она. К этому времени нас уже не должно быть здесь. Мать Виктора добросовестно выполняет свои служебные обязанности.
Ей сказано: не должно быть никого в школе после занятий. Разразится страшный скандал, если она узнает, что Виктор со своими товарищами нарушает этот запрет школьных властей. И нам больше никогда не отыскать такого удобного места.
В коридоре скрипят половицы. Виктор возвращается обратно.
— Пройдём во двор, Имант. Боюсь, как бы не нагрянула мать. Что-то она сегодня беспокойная очень.
В школьном дворе есть чудесный уголок. Густые кусты черёмухи, сирени, цветочные клумбы. Ночные фиалки расточают свой пьянящий аромат. И тут же низенькая скамеечка. С наступлением весны мы с Виктором часто сидим здесь после работы.
Я первый нарушаю молчание.
— Лия права. Нужно раздобыть советские газеты. Виктор с удивлением смотрит на меня:
— Конечно, нужно. Разве я против? Но как их раздобыть? Это невозможно.
— Кажется, я придумал. Расскажи-ка мне ещё раз, да подробнее, как был арестован Борис.
— Борис подошёл к киоску и попросил газету. Киоскёр дал ему «Известия», он уплатил, сложил газету, сунул в карман пальто и пошёл. Не успел пройти и квартал, как к нему подошёл шпик и потребовал показать, что у него в кармане. Борис спокойно вытащил газету. Шпик вырвал её из рук Бориса, изорвал в мелкие клочья, а Бориса потащил за собой… Вот и всё, что мне известно.
— Значит, шпик наблюдал за киоском.
— Конечно! И по сей день господа из охранки торчат там. Только больше им никого не поймать.
— И всё-таки сегодня мы с тобой попробуем купить в этом киоске все советские газеты, сколько там имеется. У тебя есть деньги, Виктор?
Его глаза круглеют от изумления. Он, видимо, считает, что я рехнулся. Самим идти в лапы к шпикам!
— Сколько у тебя денег? — повторяю свой вопрос.
— Пять латов. Вчера была получка…
— У тебя пять, да у меня семь. Значит, шестьдесят газет. Ну что ж, на первый случай неплохо, а?.. Послушай, Виктор, сделаем так…
Подробно излагаю свой план, Виктор слушает, широко раскрыв глаза. Он не даёт мне даже договорить до конца и стремительно вскакивает со скамейки.
— Вот здорово!.. Идём, чего же ты ждёшь?
Но тут же лицо его вытягивается.
— Послушай, а если там не один шпик, а несколько?
— Тогда ничего не выйдет. Но мне кажется, в эти часы там обычно остаётся один. Несколько вечеров подряд я нарочно проходил мимо киоска и замечал только одного.
Виктор снова хватает меня за руку.
— Пошли!
— Не спеши, горячая голова! Нужно договориться, что будем делать с газетами.
Но вот, наконец, мы условились обо всём.
— Пошли, скорей! Закроют же киоск, — торопит меня Виктор.
— Прямо, как маленький!.. Ты ведь знаешь, что киоск открыт до двенадцати ночи. А теперь ведь ещё только десять.
И как будто в подтверждение моих слов у школьной двери раздаётся звон ключей. Это мать Виктора начинает обход своих владений.
— Мама, я провожу Иманта, — кричит ей Виктор.
— Иди, сынок. Только долго не задерживайся. Что-то сегодня в городе неспокойно.
Ни я, ни Виктор не обращаем внимания на эти слова: известно, мать! Всегда ей чудится опасность, когда родное дитятко выходит из дому. Даже если этому дитятке уже двадцать лет и плечи у него — косая сажень.
Но когда выходим на центральную улицу, мне вспоминаются слова сторожихи. Действительно, в городе чувствуется необычное оживление. Взад и вперёд снуют автомашины городских заправил. Около префектуры и почты стоят полицейские, вооруженные винтовками — явление совершенно небывалое.
— Может быть, отложим, — обращаюсь я к Другу. — Не нравится мне этот спектакль.
— Вот ещё! — возражает Виктор. — Одним полицейским меньше или больше — какое это имеет значение. Раз взялись — надо довести до конца.
Мне ничего не остаётся, как согласиться с ним. Благоразумнее, конечно, сегодня ничего не предпринимать. Но попытаться можно. В конце концов, в любой момент смогу дать отбой, если замечу непосредственную опасность.
Подходим к зданию вокзала. Газетный киоск от нас метрах в ста. Толстый, усатый, как морж, киоскёр в белом фартуке дремлет, подперев кулаком голову, в своей фанерной будке. Невдалеке стоит унылый малый в засаленной шляпе. Разве только слепой не признает в нём филёра (филёр — полицейский агент, сыщик, шпик). Больше никого поблизости не видно. Нам, кажется, повезло.
— Давай, — тихонько говорю Виктору.
Сам останавливаюсь у витрины с различными дешёвенькими побрякушками и искоса наблюдаю за ним.
Решительным шагом Виктор подходит к киоску.
— Эй, хозяин, — будит он усача. — Дайте-ка мне эту… как её… «Известия».
Унылая фигура моментально преображается. Теперь у шпика удивительное сходство с охотничьим псом, застывшим при виде добычи. Киоскёр заметно удивлён.
— Вам советскую газету? — спрашивает он, видимо, желая убедиться в том, что не ослышался.
— Да, да, именно советскую, — громко подтверждает Виктор.
Пожав плечами, киоскёр начинает рыться в большом свертке газет. Но Виктор не ждёт. Кинув на прилавок мелочь, он быстро подхватывает лежащую поближе к нему «Яунакас зиняс», складывает её, засовывает в карман и, оглянувшись по сторонам, быстрыми шагами уходит в противоположную от меня сторону.
Шпик, как стрела, выпущенная из лука, бросается за ним в погоню. Виктор убыстряет шаг. Вскоре оба они исчезают из глаз.