В темноте
Шрифт:
— Обещали потепление и снег, — подошел Гималаев и достал сигареты. — Хочешь?
— Нет.
— А будешь?
— Конечно. — Максаков рассмеялся и взял сигарету. Смех неожиданно перешел в кашель. — Звездец легким.
— Он грамотно уперся. — Игорь протянул руку и снял с оконной решетки подтаявший кусочек льда. — А мы в тупике. Пока не найдем, на чем ему доказать, что он врет, будет упираться.
Максаков посмотрел на часы.
— Шесть тридцать. Через два, от силы три часа мамаша рюхнется, и появится
— Подумать надо. Какой–то свежий ход.
— Я уже и думать не могу.
— Иди поспи. Ты же не железный. Дениса с Маринкой я давно отправил.
— Можно подумать, ты — железный.
— А я чего–то бодрячком. Второе дыхание.
— Пойдем еще послушаем.
Сигарета описала дугу и исчезла за окном.
— Какой телефон у твоей девочки?
— У нее нет телефона.
— В Колпине нет телефона?
— Она из Металлостроя.
— Что за фотка у тебя в бумажнике?
— Мой друг. Он умер.
— От чего?
— Избил ОМОН при задержании. Он в «Крестах» умер.
— За что сидел?
— За изнасилование. Его подставили.
Максаков наклонился к Игорю:
— Пойду хоть полчаса покемарю. Не могу. Совсем старый стал.
Гималаев кивнул.
— Как ты познакомился с Одинцовым?
— В футбол играли вместе. Я уже рассказывал…
В кабинете было холодно. Пахло кетчупом и хлебом. На столе одиноко лежал кусочек сыра. Максаков сунул его в рот, достал шинель и, укрывшись, лег на диван. Жесткий ее край царапал щеку. В голове зашумело. Это было море. Большое, синее, с желтым теплым пляжем. И загорелая смеющаяся Татьяна рядом. Вдалеке парил в розовом воздухе белый отель. Было хорошо лежать на теплом песке и смеяться, ощущая соленый запах моря и сладкий аромат Татьяниной кожи. Надо только отключить мобильник. У него такой противный звонок…
Телефон связи с дежуркой разве что не подпрыгивал на месте. Максаков посмотрел на часы. Шесть сорок пять. Минут семь спал. Чуть не уронив настольную лампу, он добрался до аппарата.
— Да.
— С добрым утром. — Голос Вениаминыча был бодр.
— Ты позвонил только для того, чтобы это мне сказать?
— К сожалению, нет. У нас пьяный залет сотрудника в линейный отдел Витебского вокзала.
Максаков вздохнул:
— Два часа до смены. Я подыхаю. Вениаминыч, а нельзя поднять руководителя этого сотрудника?
— Можно. — Вениаминыч хмыкнул. — Только это — твой сотрудник. Фамилия Шарограцский тебе что–нибудь говорит?
Максаков потянулся за пачкой «Аполлона».
— Говорит. Черт. Он и живет на Подъездном. Еду.
— Давай. Они в главк еще не сообщали. Ждут тебя.
Дольше всего он искал шляпу. Оказалось, она висела на ручке двери. В коридоре пытался пить кофе Андронов. Судя по всему, в него уже не лезло.
— Шароградский когда уехал?
— Мы вернулись из Колпино — его не было. Ночью, значит.
— Убью.
— Залет?
— Ага. В ЛОМ «Витебский». Как у вас?
— Тайм–аут. Попробуем проверить хоть что–то из его слов.
— Давайте. Я поехал.
На улице было еще темно, но уже чувствовалось утро. Плелись ранние трамваи и троллейбусы. Он удивился безлюдью, но потом вспомнил: суббота. Кто–то стоял за деревьями сквера, недалеко от его машины. Он подумал, что если это и Сиплый, то все равно нет сил даже об этом думать. Двигатель завелся с трудом. Никто не бежал в него стрелять. Опять мигал датчик бензина. Нужно было заправиться и обязательно купить бутылку. На лобовом стекле оседали капельки воды. Начинался снег.
Глава 26
Ответственный по линейному отделу Витебского вокзала, высокий темноволосый зам по УР блеснул золотой фиксой и развел руки.
— А чего я должен был делать? Ему говорят: «Закрываемся». Он: «Пошли на …». Ему: «Милицию вызовем». Он: «Я всех на … вертел». Ну а здесь чего вытворял? Всех увольнял. На постового бросился. Ну приложили немножко. Давай по граммульке.
Он кивнул на принесенный Максаковым пузырь коньяку.
— Дежурим же.
— Да уже все почти. Я же армян на семьдесят процентов, а хохол на двадцать пять. Поэтому коньяк больше чем горилку люблю.
— Уговорил, — кивнул Максаков. — А где еще пять процентов?
— Как все. Еврей. — Уровец свинтил пробку и булькнул коричневую жидкость в одноразовые стаканчики. — Погоди. У меня где–то карамельки есть. А, вот они.
Выпили залпом.
— Я думал: кто бы ни приехал — на хер, и информацию в главк. А тут ты.
Максаков помнил, что они вместе учились на курсах переподготовки в Пушкине, но его имя напрочь вылетело из головы. Впрочем, у того были, видимо, такие же проблемы.
— Давай еще по одной.
— Только лей поменьше.
Из рапортов милиционеров следовало, что Шароградский сидел в кафе–бильярдной на втором этаже главного здания вокзала. В шесть ее стали закрывать. Он устроил скандал, отказался платить, оскорблял милиционеров и пытался их ударить. Сейчас Сашка с разбитой губой сидел на скамейке в дежурке и шипел, что этого просто так не оставит, что постовые хотели его обобрать как обыкновенного пьяного, а когда поняли, кто он такой, отступать им уже было некуда. Максаков ему верил. Саня не был скандалистом, а вокзальные менты пользовались не лучшей славой. В то же время Сашка был пьян и, сообщи местные в главк, можно было бы еще долго и безуспешно доказывать, кто верблюд. Поэтому Максаков сидел, пил принесенный им коньяк и поддакивал собеседнику. За окном вовсю сыпал мелкий снег. Неожиданно включили фонари.