В тени человека
Шрифт:
Как-то раз я сидела возле Голиафа и Дэвида Седобородого, которые мирно выискивали в шерсти друг у друга. Вдруг Голиаф резко вскинул голову и стал пристально вглядываться куда-то вдаль, скоро и Дэвид уставился в этом же направлении. Я была без бинокля, но все же мне удалось рассмотреть в темно-зеленой кроне дерева, растущего на противоположном склоне, нечто, напоминающее большой розовый цветок. Неожиданно оба самца сорвались с места и скрылись в густом подлеске. Я не пошла вслед, так как все равно не поспела бы за ними, но мне было видно, как Голиаф и Дэвид вскочили на дерево и начали раскачивать ветки перед самкой.
В случаях, подобных этому, набухание и покраснение половой кожи, хорошо заметное на значительном расстоянии,
И хотя подобное объяснение кажется достаточно правдоподобным, на самом деле все обстоит куда сложнее. Если у самок шимпанзе покрасневшая половая кожа служит для того, чтобы на расстоянии привлекать к ним внимание самца, то почему же подобный признак есть и у самок павианов, и у самок других низших обезьян, которые всегда передвигаются вместе со стадом и никогда не отделяются от самцов? А вот у самок орангутанов набухание вообще не развивается, хотя эти обезьяны живут в непроходимых джунглях и передвигаются еще более разобщенными группами. Таким образом, дать однозначный ответ на вопрос о причинах набухания половой кожи пока еще не представляется возможным.
Молодые самки, даже если у них есть детеныши, менструируют гораздо регулярнее пожилых. Например, у Фло и Олли после рождения последних детенышей — Флинта и Гилки — половая кожа не набухала целых пять лет. Не наблюдалось набухания и на протяжении всей беременности. У Мелиссы и других молодых самок, напротив, из восьми месяцев беременности первые четыре-пять сохранялся нормальный цикл, а после родов половая кожа набухла и покраснела уже через год. Именно у молодых самок и самцов мы нередко наблюдали случаи взаимной привязанности друг к другу.
Фиган был верен Пуч в течение полугода. Это, конечно, не значит, что он игнорировал других самок с розовым набуханием половой кожи, но в те дни, когда это набухание появлялось у Пуч, Фиган неотступно следовал за ней. Они уходили в лес и никогда не посещали лагерь, где Пуч, без сомнения, встретилась бы с другими поклонниками. Как-то раз, случайно столкнувшись с ними в лесу, я решила понаблюдать за этой парой. Мы находились примерно в полукилометре от лагеря. Фиган и Пуч прошли еще немного по лесу, потом взобрались на дерево и начали заботливо обыскивать друг друга. Спустившись вниз, они побрели дальше. Перед наступлением темноты они подкрепились фигами, выбрали подходящее дерево и, соорудив рядышком два гнезда, улеглись спать. Наутро после спаривания, единственного за все время наблюдения, они позавтракали и продолжали свой маршрут по лесу.
Через шесть дней Пуч появилась в лагере — набухшая кожа сморщилась и опала. Фиган пришел в лагерь через полчаса после нее. Мы не раз замечали, что они всегда возвращаются из «свадебного путешествия» порознь — будто не хотят, чтобы их увидели вместе. Конечно, причина заключалась совсем не в этом. Появление одного из них в лагере означало, что Пуч переставала интересовать самца и каждый начинал самостоятельно передвигаться по лесу.
К несчастью, Пуч умерла в десятилетнем возрасте, и мы никогда не узнаем, как развивались бы в дальнейшем отношения между ней и Фиганом. После смерти Пуч самец привязался к Мелиссе. В сопровождении малыша Гоблина они вместе бродили по джунглям, строили рядом гнезда, выискивали друг у друга в шерсти. Интересно, что и Фабен оказывал Мелиссе явное предпочтение перед другими самками, так что Мелисса и Гоблин проводили большую часть времени то с одним, то с другим братом.
Хотя в подобных взаимоотношениях можно было бы усмотреть зачатки человеческой привязанности и любви, трудно представить, чтобы шимпанзе испытывали друг к другу эмоции, хоть в какой-то мере сравнимые с той нежностью, стремлением защитить любимое существо, пониманием и духовной гармонией, которыми отличаются высшие проявления любви у человека. Самое большее, на что может рассчитывать самка шимпанзе, — это кратковременное ухаживание, похожее скорее на угрозу, спаривание, длящееся примерно полминуты, и в лучшем случае взаимное обыскивание. Романтическая любовь, окутанная тайной и приносящая бесконечное счастье, неведома нашим шимпанзе.
Когда я только еще начинала заниматься изучением обезьян, меня необычайно интересовал один вопрос: спят ли самцы и самки в одном гнезде? Я помню, как однажды молодая самка, соорудив гнездо и уже удобно устроившись там, вдруг вылезла из него, вскарабкалась вверх по дереву и заглянула в гнездо Мистера Мак-Грегора. Старый самец сел и ревностно занялся туалетом гостьи. Правда, минут через пять это занятие наскучило ему — он отвернулся и лег спать, а молодая самка спустилась к себе в гнездо.
Уже стемнело, скоро должна была взойти луна. Я торопливо спускалась в лагерь, но по пути решила, что позже вернусь обратно и проведу ночь возле шимпанзе. Наскоро поужинав и переписав наблюдения в дневник, я вышла из лагеря. Было около одиннадцати часов вечера. Полная луна озаряла все вокруг холодным призрачным светом. Я быстро добралась до Вершины и решила выпить кофе, так как мне предстояла бессонная ночь. Скоро веселый огонек радостно запрыгал по сухим сучьям, а походный чайник затянул свою песенку. Заварив кофе, я уселась на каменистый уступ. Лежавшая передо мной долина была залита лунным сиянием. Серебряные блики отражались на густой листве деревьев и на черной глади озера. Где-то раздался лай павиана, и вновь стало тихо. Лес темной стеной почти вплотную подступил ко мне; казалось, было слышно как в густой чаще крадется леопард, как буйвол с хрустом жует сочные листья. Впрочем, скорее всего это была лишь игра моего воображения.
Пораженная красотой ночи, я не спеша, растягивая удовольствие, пила кофе. Луна светила так ярко, что на небе были заметны только крупные звезды. Серебристые облачка жались к горным вершинам и медленно спускались в долину. Эта ночь будто нарочно была создана для любви. Добравшись до того места, откуда вечером вела наблюдения за шимпанзе, я убедилась, что оба животных спят по-прежнему в разных гнездах. Мистер Мак-Грегор лежал на спине, а самка на боку, свернувшись калачиком.
Часа в четыре утра луна скрылась за вершинами гор на противоположной стороне озера. С исчезновением ее серебристого отсвета темнота чернильно-черным кольцом сомкнулась вокруг меня. То тут, то там слышались угрожающие шорохи и похрустывания сучьев. Через час в долине раздался громкий лай павианов, потом к нему присоединились яростные лающие звуки «ваа» и громкое уханье шимпанзе. Мне уже чудился леопард, крадущийся между деревьев, и я поплотнее закуталась в одеяло. Ночь потеряла свою романтическую прелесть.
Но вот наконец забрезжил рассвет, и все предметы начали приобретать привычные очертания. Когда стало совсем светло, я вновь убедилась, что оба шимпанзе спят в отдельных гнездах. В 6.15 старый самец перевернулся, сел, быстро выскочил из своего гнезда и, спустившись вниз, прыгнул в гнездо самки. Должно быть она крепко спала, потому что от неожиданности вскочила и с пронзительным криком выпрыгнула из гнезда. Мистер Мак-Грегор бросился вслед за ней, на ходу неистово раскачивая ветки. Постепенно крики ее становились все глуше и глуше, пока наконец не смолкли в густой чаще. Это не слишком романтическое окончание ночной истории свидетельствовало о том, что в то утро мысли старого Мак-Грегора были заняты самкой.