В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Холланд Том

Но все это не повлияло на скептицизм сегодняшнего Запада. Начиная с 1890 г. и до сегодняшнего дня ученые нанесли ряд сокрушительных ударов по достоверности хадисов как записей того, что действительно мог сказать Мухаммед. Даже в самых знаменитых коллекциях, таких как собрание ал-Бухари, не удалось найти путеводную нить. Были сделаны героические попытки найти золото в куче мусора, но все они оставались тщетными, поскольку для того, чтобы отделить истину от подделки, необходима некоторая дистанция. Современным авторам было легче определить, в отличие от ал-Бухари, что большинство даже по всем признакам аутентичных хадисов слишком часто если и являются золотом, то самоварным: это не мнения Мухаммеда, и на самом деле на них безошибочно видна печать противоречий, характерных для двух столетий после хиджры. Снова и снова пророк превращался в глашатая враждующих и часто антагонистических традиций. Многие из них не только не шли от Мухаммеда, но даже не были арабскими, уходя корнями в законы, обычаи и предрассудки язычников. Правоведам раннего халифата удалось посредством выдумки, возможно не имеющей себе равных в истории человеческой мысли⁴¹, невероятное: они проявили захватывающие дух творческие способности, собрав из отдельных деталей правовую основу для новой империи. Эти предприимчивые ученые приписали свои правила не своей инициативе, а самому авторитетному

из существующих авторитетов – пророку. Сухая гниль подделки характерна для всей Сунны. Йозеф Шахт, германский профессор, воспитанный в строгих тевтонских традициях критического отношения к тексту, в 1950 г. написал революционный труд о том, как составлялись сборники хадисов. Он писал прямо и резко о том, что следует отказаться от неуместных фраз вроде «он прямо заявил», «изначально существовало аутентичное ядро информации, восходящее ко временам пророка»⁴². Иными словами, как источник для изучения истоков ислама хадисы совершенно бесполезны.

А как насчет «стоек и опор» – иснадов, которые были расставлены с такой тщательностью и вниманием, чтобы подкрепить высказывания пророка? Их функция – засвидетельствовать подлинность хадисов: обеспечить мусульман проверенными передаточными цепочками, абордажными крюками, переброшенными через суету и беспорядки веков, якорями, помогающими им швартоваться у времен жизни пророка. Однако если высказывания сфабрикованы, само собой разумеется, что подделкой являются и иснады. Но это не самое худшее. Даже допустив, что хадис действительно относится к времени Мухаммеда, это не слишком усиливает его значение для будущих биографов пророка. Для любого историка главное – это контекст, но ни один мусульманский ученый или правовед, цитировавший пророка, никогда не проявлял ни малейшего интереса к установлению, каким мог быть аутентичный исторический контекст его высказываний. Выставить напоказ хадис – значило принять как должное, что содержащийся в нем совет универсален и вне времени. То, что мусульмане в период расцвета халифата жили при обстоятельствах, которые были бы невообразимыми для Мухаммеда, никогда не приходило в голову творцам хадисов. В результате там, где иснады не маскировали вульгарную подделку, они служили для того, чтобы стереть память о среде, в которой впервые прозвучали высказывания пророка. Как в романах Агаты Кристи, убийцей неизменно оказывается подозреваемый с самым прочным алиби, так и в области изучения хадисов оказывается, что нет более четкого признака подделки или искажения, чем придирчивое внимание к деталям. Шахт с разочарованием Пуаро писал, что чем совершеннее иснад, тем более поздней является традиция⁴³. Обилие ссылок – признак отнюдь не достоверности, а как раз противоположного.

Все это для любого человека, искренне верящего, что все, содержащееся в мусульманской традиции относительно истоков ислама, правда, крайне тревожно и неприятно. Известный пакистанский либерал Фазлур Рахман спустя десятилетие после выхода в свет труда Шахта заметил, что если отказаться от всех хадисов, останется только зияющая пропасть в четырнадцать веков между сегодняшними людьми и пророком⁴⁴. Его тоска понятна. Рахман понимал, что не только правоведы раннего халифата старались построить мост через «зияющую пропасть» между ними и веком Мухаммеда, беспорядочно разбросав иснады. Историки тоже это делали. Как, например, мог Ибн Хишам подтвердить свою весьма эффектную историю о вкладе ангелов в победу Мухаммеда при Бадре? Он определенно оказался не первым, кто писал об этом. На самом деле он даже не отрицал факт плагиата, свободно заявляя, что его книга – это переработка биографии, написанной полувеком раньше человеком по имени Ибн Исхак, который был сыном внуков людей, принадлежавших к поколению пророка. Но это вызывает лишь еще один вопрос: как получил информацию Ибн Исхак?

«Когда вы просили помощи у Господа вашего, Он, услышав вас, ответил: „Я поддержу вас тысячью ангелов, идущих рядами одни за другими“»⁴⁵ – так написано в Коране. Мусульманские ученые установили, что это могло быть только намеком на сражение при Бадре. Очевидцы – их свидетельства Ибн Хишам переписал из книги Ибн Исхака – подтвердили этот вердикт. Один из них утверждал, что если бы он вернулся в Бадр и снова обрел зрение, то мог бы показать узкую горную долину, из которой появились ангелы⁴⁶. Разве недостаточно свидетельств, чтобы удовлетворить даже самого закоренелого скептика? И все же, все же… Доказательства опираются только на иснады. Именно они подтвердили, что стих в Коране действительно относится к победе при Бадре (утверждение ветерана). Убери их – и свидетельств не будет вообще. Неудивительно, что Фазлур Рахман так опасался «зияющей пропасти». Он видел ничем не прикрытый скептицизм Запада по отношению к своей вере. В пустоте этой пропасти Коран не только выскользнет из рук, писал он, но и само существование и целостность Корана, и даже существование пророка станут ничем не подтвержденным мифом⁴⁷.

Его тревога была обоснованной. В течение последних сорока лет достоверность того, что мусульманская историческая традиция может поведать нам о происхождении ислама, подверглась жестокой атаке. Дошло до того, что многие историки усомнились в ее значимости в целом. Конечно, есть те, кто считает сражение при Бадре таким же историческим эпизодом, как, скажем, сражение при Ватерлоо, анализирует стратегию мусульман, подсчитывает численность противоборствующих сил и иллюстрирует тактику противников стрелками на карте⁴⁸. Однако для многих других все это лишь смешение исторических данных с чем-то совершенно другим: литература. Войска и их преданность, грабежи и погони, испытания и батальные сцены⁴⁹; об этом писал Ибн Хишам в повествовании о сражении при Бадре, и о том же – Гомер в Илиаде пятнадцатью веками раньше. Один изобразил ангелов, другой – богов. Тогда с какой стати мы должны верить, что рассказ о первой великой победе пророка более достоверен, чем легенда об осаде Трои?

Конечно, для некоторых может оказаться жестоким ударом – обнаружить, что, за единственным исключением, мы не располагаем сохранившимся до наших дней описанием сражения при Бадре, датированным до IX в. У нас даже нет изначальной биографии Мухаммеда, написанной Ибн Исхаком, – только ее переработанные и исправленные варианты. Что касается материалов, на которые опирался Ибн Исхак, о них даже речи нет. В сравнении с триумфальным шумом, поднятым арабскими историками IX в., не говоря уже о последующих веках, молчание представляется оглушающим и озадачивающим. Ситуация подтверждает сказанное. В течение почти двухсот лет арабы – народ, никогда не отличавшийся сдержанностью и скрытностью и побуждаемый, как нам сказано, исключительно религиозной убежденностью – завоевывали мир. И за все это время они не создали ни одного повествования о своих победах, по крайней мере ни одного, сохранившегося до наших дней. Как такое могло быть, если даже на задворках цивилизации – в Британии, на севере Англии – в этот самый период исторические книги писали, переписывали и бережно о них заботились? Получается, что дикие жители Нортумбрии смогли сохранить труды такого ученого, как, например, Беда, а мусульмане не сохранили ни одной записи из эпохи пророка Мухаммеда? Почему нет ни одного арабского рассказа о его жизни, завоеваниях его сподвижников, распространении его религии за двести лет после его смерти?

Даже единственное исключение из правила – небольшой обрывок папируса, найденный в Палестине и датированный примерно 740 г., – лишь добавляет загадок⁵⁰. Читать папирус – все равно что подслушивать игру в испорченный телефон. На восьми строчках приводится действительно удивительная информация – дата сражения при Бадре, которая состоялась не в священном месяце Рамадан. Почему это удивляет? Потому что более поздние мусульманские авторы, писавшие ученые и в высшей степени авторитетные комментарии к Корану, уверенно идентифицировали Бадр с таинственной аллюзией на день «встречи двух ополчений»⁵¹ – дата соответствует Рамадану. Но, может быть, ученые ошиблись только в этом? Не исключено. Но если так, они могли ошибиться и во всем остальном. Что, если весь рассказ о победе при Бадре – всего лишь выдумка, произведение художественной литературы? Драматическая история, созданная чтобы объяснить намеки в Коране, которые иначе остались бы необъяснимыми? Сражение на краю долины, выигранное против ужасающих сил; ангелы, рубящие головы неверных; добыча, захваченная у разбитых караванов. В святом тексте определенно есть указания на все это. Но, за исключением единственного упоминания, названия «Бадр» больше нигде нет⁵². Нет никакого подтверждения тому, что великое сражение – такое, каким его описал Ибн Хишам, – когда-либо там состоялось. Чем бы ни был Коран, он – не исторический труд. Поразительно, но, если бы не комментарии, толкующие тайны Корана, биографии пророка и разрастающиеся коллекции хадисов – ни одна из которых, в той форме, в которой они дошли до нас, не датируется ранее чем третьим веком после хиджры, – мы бы не имели никаких оснований связывать его с человеком по имени Мухаммед.

Факт, что приход ислама был одним из главных революционных событий мировой истории, вполне очевиден. Тем более странно осознавать, что из документальных свидетельств, созданных ранее 800 г., мы располагаем лишь маленькими крупицами, или обманчивым мерцанием миражей⁵³. Ни одна империя, конечно, не может быть построена посреди безмолвия. Но то, что мы сегодня слышим об основании халифата, – пустые звуки, сказки, рассказанные на много веков позже и означающие если не вообще ничего, то очень мало. Голоса арабских воинов, разрушивших древние империи Персии и Рима, их сыновей и внуков, не говоря уже о дочерях и внучках, умолкли раз и навсегда. Ни писем, ни речей, ни дневников, если таковые велись, не сохранилось. До нас не дошло ни намека на то, о чем думали люди, создавшие халифат, что они чувствовали, во что верили. Это все равно как если бы мы не имели свидетельств очевидцев о протестантской Реформации, Великой французской революции или двух мировых войнах. Тогда что удивительного в том, что ведущий историк, изучавший процесс, посредством которого ислам в IX–X вв. начал конструировать для себя приемлемое прошлое, объясняющее его приход к мировому господству, жалуясь на утрату ранних традиций, назвал его катастрофическим⁵⁴. Так что ислам родился вовсе не при полном свете истории. Его рождение было окружено – и теперь в этом уверены многие исследователи – практически непроницаемым мраком.

Правда, лишь очень немногие ученые доходят до утверждения, что пророк вообще никогда не существовал⁵⁵. Некто по имени Мухаммед, судя по всему, определенно владел умами своих современников. В одном христианском источнике описывается фальшивый пророк⁵⁶, который вел сарацин на завоевание Палестины. Документ был написан в 634 г., через два года после традиционной даты смерти Мухаммеда. В другом источнике, написанном шестью годами позже, названо его имя. Впоследствии в течение нескольких десятилетий целый ряд священнослужителей и монахов писали о загадочной личности, которую они называли генералом, инструктором или царем арабов. Но эти упоминания – не говоря уже о том, что их авторы не являются мусульманами, – лишь в очередной раз подчеркивают полное отсутствие ранних мусульманских ссылок на Мухаммеда. Только в 690 г. халиф наконец догадался выбить имя пророка на общественном памятнике, и несколькими десятилетиями позже первые осторожные ссылки на него начали появляться в личных надписях. Только примерно в 800 г. были написаны биографии Мухаммеда, которые мусульмане потрудились сохранить. Что случилось с более ранними вариантами его жизнеописания, нам точно не известно. На одну возможность уверенно намекает не кто иной, как Ибн Хишам. Многое из того, что предыдущие поколения записали о пророке, утверждает он, или подделка, или неточность, или кощунство: «Вещи, которые неловко обсуждать, вопросы, причиняющие страдания определенным людям, и сообщения, которые я не счел достоверными, я пропустил»⁵⁸. Вполне возможно. На карту, по мнению Ибн Хишама, была поставлена не только его репутация ученого, и даже не его честное имя, а нечто бесконечно более важное – судьба его души.

Но здесь, наконец, terra firma. Мы можем утверждать с полной уверенностью, что к началу IX в. точные свидетельства того, что Мухаммед мог сказать или сделать двести лет назад, для многих людей стали дорожной картой, следуя которой можно было прийти прямо на небеса. Бог взял на себя управление событиями в мире людей. Мир пошел новым курсом. Подвергать сомнению это убеждение – значит рисковать оказаться в адском пламени. Учитывая столь безрадостную перспективу, неудивительно, что любое желание написать историю или биографию – в нашем понимании этих слов – блекло в сравнении с более неотложной обязанностью прослеживать в жизни пророка желания и цели Всевышнего. Вот почему, оставив позади век Ибн Хишама и снова окунувшись в беспокойный океан неопределенности и догадок, коим является ранняя история ислама, сегодняшние историки лишь с огромным трудом находят надежные карты. Когда барахтаешься в самой середине безбрежного простора, каков шанс найти берег? Конечно, всегда есть Коран, и все же сам священный текст, избавленный от сложных оболочек комментариев, которые строились вокруг него с большим трудолюбием начиная с IX в., только усиливает чувство путешественника, что он окончательно потерялся в мрачном океане. Ислам стоит в стороне, предположил один ученый, словно огромная скала, выступающая над поверхностью пустынного моря, каменная громада, на которой почти нет знаков, как и зачем она появилась в водной пустыне⁵⁹. Добавим: и когда? В конце концов, если все колоссальное здание мусульманских традиций опирается в вопросе достоверности на иснады и если им нельзя доверять, как мы можем быть уверены, что Коран относится ко времени Мухаммеда? Откуда мы знаем, кто его составил и с какими целями? Можем ли мы быть уверены, что его истоки именно в Аравии? Короче говоря, знаем ли мы хотя бы что-то достоверное о зарождении ислама?