В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Холланд Том

Хроники мусульманских историков дают нам лишь слабый намек на сложность, многообразие и слепящие краски этого мира. Неверные, когда они появляются на страницах мусульманских хроник, говорят и действуют в точности так, как будто они арабы⁷⁷. Римские императоры трансформированы в зеркальные отображения халифов, иудейские ученые и христианские святые представляются соломенными чучелами – неясными и безликими (нельзя не отметить, что христианские историки были не менее предвзяты; так же как неверные были невидимками в мусульманских трудах, так и язычники в IV и Y вв. представлялись невидимками в трудах христиан). К счастью, наше понимание необычайного плавильного котла, в котором смешивались и сплавлялись имперские и религиозные традиции, составляющие среду для эволюции ислама, зависят не только от мусульманских хроник. Далеко не только от них. В то время как источники VII в. банальны до полной бесполезности, те, что были написаны в течение двух предшествовавших столетий, богаты информацией. Это рассказы последних историков, которые считали себя наследниками великих ученых классической Греции. Мы располагаем собраниями писем и речей, сводами законов. У нас есть географический справочник, написанный купцом, и работа по антропологии,

созданная варваром, а также очень много церковных книг, от истории церкви до жизнеописаний святых мучеников. В соответствии со стандартами других периодов древней истории в нашем распоряжении имеется сказочное богатство свидетельств. В последние десятилетия исследование периода пошло по другому, революционно новому пути. Цивилизация, ранее не принимавшаяся во внимание как изжившая себя, бесплодная и умирающая, оказалась реабилитированной. Теперь ученые подчеркивают не ее дряхлость, а энергию, богатство и изобретательность.

«Мы видим в поздней Античности, – пишет один из ведущих историков, – повсеместное экспериментаторство: люди постоянно пытались выполнить то или иное действо по-новому, вносили новые усовершенствования»⁷⁸. То, что появилось через столетие после Мухаммеда или около того в виде религии, названной исламом, является одним из следствий этого повсеместного экспериментаторства. Но были и другие. Самые важные – это, конечно, иудаизм и христианство. Эти веры ко времени Мухаммеда уже приняли подобие формы, которую имеют сегодня, но некогда и сами были нагромождением верований и доктрин, не менее неоформленных, чем у арабов в первом веке их империи. История о том, как определился ислам и создал свое прошлое, – это лишь часть намного более широкого повествования – рассказа о том, как иудеи, христиане и мусульмане пришли к пониманию своих религий. Ни одна революция в человеческом мышлении не сделала больше для изменения мира. И значит, ни одна другая революция не требует острее и настоятельнее помещения в правильный исторический контекст.

Иными словами, история происхождения ислама не может писаться без ссылок на истоки иудаизма и христианства, а история происхождения иудаизма и христианства, в свою очередь, не может писаться без ссылок на окружающий мир, в котором они появились. Видение Бога, к которому присоединялись раввины и епископы и которое унаследовали последователи Мухаммеда, не появилось из ничего. Монотеистические верования, в конечном итоге ставшие государственными религиями на территории от Атлантики до Центральной Азии, имеют древнейшие и во многом неожиданные корни. Проследить их – значит направить луч прожектора на всю цивилизацию поздней Античности. Уход за зубами священнослужителей Заратустры и пограничная политика римских стратегов, фантазии об Александре Великом в Сирии и сказки о погребенных книгах заклинаний в Ираке. Иудеи, считавшие Христа Мессией, и христиане, жившие как иудеи, – все это части одного пазла. Нет никакого смысла прослеживать ход революции, кульминацией которой стало создание халифата, начиная с откровений мусульманского пророка. Поэтому мы начнем не с Мекки и даже не с Иерусалима, а с земли, которая стала родиной двух чрезвычайно плодотворных убеждений в том, что человеческая империя может быть глобальной, а могущество Бога – всеобщим.

Мы начнем с Персии.

Часть вторая

Джахилия

Религия, которой учит пророк или проповедник истины, является единственной основой, на которой строится великая и могущественная империя.

Ибн Хальдун. Большая история

Глава 2

Ираншехр

Шах

Любому персидскому царю, который усомнился, что правит избранным народом, достаточно было тронуть себя за подбородок. В то время как творец вселенной в своей безграничной мудрости посчитал уместным наделить жителей более отсталых регионов волосами или слишком кудрявыми, или слишком прямыми, Он даровал жителям Персии бороды, воплощавшие понятие о «золотой середине»¹. В этом персы видели свидетельство своего большого превосходства. «Наша земля, – любили повторять они, – лежит среди других земель, а наши люди – самые благородные и прославленные из существ»². Причем величию персов способствовали не только волосы на лице, но и другие отличительные черты и качества.

В первые века христианской эры они действительно славились. Их владения простирались далеко за границы самой Персии – от границ Сирии на западе до Гиндукуша на востоке, от пустынь Аравии на юге до армянских гор на севере.

Тем не менее богатство и слава такой империи могли быть источниками не только гордости, но и беспокойства. Так же как мухи слетаются к столу, ломящемуся от яств, а саранча – к урожайным полям, так же дикарей притягивает золото и шелк. Персы, имевшие репутацию «отважных воинов, искусных на поле брани»³, считали такие набеги всего лишь источником раздражения и отбивали с необычайной легкостью. Однако в IV в. ситуация начала меняться. До сердца страны стали доходить слухи о серьезных сражениях на дальних границах. Победы пока еще одерживались, но противник становился все более грозным. Волны, разбившиеся о бастионы персидского могущества, с каждым годом становились все более сильными. В движение пришли целые племена и народы. Ситуация быстро ухудшалась. Кочевники доставляли много беспокойства, но все же не так много, как те из них, что решили пустить корни. К середине Y в. персы оказались лицом к лицу с совсем другим врагом – с царством вооруженных всадников, возникшим на северо-восточном рубеже империи.

Кто такие эфталиты и откуда они пришли, никто точно не знал. Если такой народ, как персы, давно и прочно осевшие на своих землях и горячо любившие родину, начинали думать о бескрайних просторах, раскинувшихся к северу от границ их империи и происхождении населявших их дикарей, вряд ли они могли найти точные ответы на свои вопросы. Ходили слухи, что таинственные пришельцы были гуннами – грозными противниками, и к тому же самым уродливым

из всех степных народов. Но все дело было в том, что эфталиты, несмотря на несколько удлиненные черепа и совершенно неперсидские бороды, имели довольно-таки привлекательную внешность⁴. Их кожа была не желтая, как у гуннов, а светлая, как у самих персов. Некоторые называли их белыми гуннами – название намекало на смешение кровей. Их присутствие было тревожащим. Они – дикари, которые осмелились образовать собственное государство, свою столицу и даже создать законы. Персы, уже давно считавшие себя единственными обладателями этих «аксессуаров» цивилизации, не могли проигнорировать такую наглость. Слишком много возомнившим о себе кочевникам следовало указать свое место, и как можно быстрее. Персидская монархия сочла проблему настолько острой, что нельзя было доверить дело охраны границы мелким военачальникам. Опасность была слишком велика. Пришло время проучить эфталитов, и сделать это мог только сам персидский царь – шахиншах – «царь царей».

С началом сезона военных кампаний 484 г. огромная армия двинулась по равнине Гургана. Беспокойная пограничная зона тянулась к востоку от южной оконечности Каспийского моря. Теперь она стала границей влияния Персидской империи. За территориями, отмеченными очевидными знаками цивилизации – полями, печами для обжига и сушки, каналами, – раскинулись бесхозные бесплодные земли. Люди называли их «царством волков» – с намеком на исходившую от них угрозу. Когда поросшие лесом склоны великой горной цепи Эльбурс постепенно скрылись вдали, воины увидели казавшиеся бесконечными поля дикого ячменя и овса – это начались степи. Пейзаж был абсолютно невыразительным, и нигде не было видно ничего, что персы назвали бы признаками цивилизации. Это не могло не разочаровывать будущих завоевателей. Однако для любого, кто видел эту огромную массу людей, коней и слонов, уверенно двигавшуюся вперед, картина была устрашающей. Персидская армия, готовая к сражению, – зрелище не для слабонервных. Везде насколько хватало глаз, писал потрясенный наблюдатель, сверкало на солнце оружие. Равнины и склоны холмов заполнили всадники в кольчугах⁶. Все они были под знаменами. Ведь если персидский воин и почитал что-то превыше всего, это флаг, каждый кавалерийский отряд имел свой – с крестовин свисали большие тяжелые куски ткани, украшенные яркими геральдическими символами: звездами, львами, кабанами. Наиболее роскошным из них, конечно, был царский флаг – самым большим и богато украшенным. Увидев, как он гордо реет на ветру, сверкая золотом, серебром и драгоценными камнями, никто не мог усомниться в том, что экспедицию в царство эфталитов возглавлял сам «царь царей».

Шахиншах, как и все его царские предки, обладал некими сверхъестественными качествами. Все персы знали об этом и понимали причины таких свойств. Два с половиной века назад, когда их предки были рабами чужеземных хозяев, флаг независимости был поднят аристократом по имени Ардашир – могущественным героем, обладающим «мандатом» небес. Никто во всей Персии не пользовался такой благосклонностью богов. Один из предков Ардашира, человек по имени Сасан, явился верховным жрецом в самом святом и почитаемом храме – в Истахре. Здесь с древнейших времен было принято преподносить отрубленные головы поверженных врагов великой богине Анахите. Сам Ардашир показал себя достойным помощником грозного божества. К 224 г. он освободил Персию от правления чужеземцев, и теперь персы стали хозяевами поработителей. Неудивительно, что за столь славные деяния соотечественники стали считать его кем-то большим, чем простым человеком. Он имел фарр – знак божественной благодати, ставший фамильной ценностью. Шли годы, цари из семьи Сасана сменяли друг друга на троне Персии, и фарр осенял каждого нового царя. Иногда он имел форму овна, временами – золотого луча света, а бывало, что и человеческой фигуры, которая не отражалась в зеркале. Волшебство помогало укреплять грозную репутацию. Даже враги Сасанидов, люди, имевшие все основания ненавидеть персидских царей, помимо воли раболепствовали перед ними. Монархия гордая и в высшей степени могущественная, написал чужеземец о династии. Монархия старая и грозная для всех, кто населяет этот мир⁷.

Пероз, царь, который ввел армию в Гурган, как и все его предшественники, являлся потомком Сасана. Во многих отношениях он был самым совершенным представителем Сасанидов: высокий, красивый, внушительный – каким и должен быть персидский царь, и большой щеголь, даже по меркам его предков. Огромный флаг, развевавшийся над его шатром, мерцал сказочными украшениями, и сам царь от него не отставал. В дополнение ко всем драгоценностям он имел обыкновение носить «жемчужину необычайной белизны и размера»⁸ как пуссету в ухе. Иностранцы могли посчитать такую тягу к украшениям признаком женственности, но персам было лучше знать. Надменность и изысканная утонченность манер, плавная походка с покачиванием бедер, нежелание, чтобы его видели «отошедшим в сторону, подчиняясь зову природы», – все это в Персии считалось признаками храброго воина⁹. Все, имевшие необходимые средства, обязывались одеваться и украшать себя, как павлины, – так было принято. Редко встречается перс, который намеренно одевался недостаточно пышно. Вычурная одежда персов была общеизвестна. «Большинство из них, – так было сказано о богатых персах, – чрезвычайно ярко одеваются. Хотя их одеяния открыты впереди и по бокам и развеваются на ветру, ни одна часть тела – с головы до пят – не видна неприкрытой»¹⁰. Сам Пероз, несмотря на явную склонность выделиться, стал известен не только своей приверженностью к моде. Не менее важной в глазах его подданных считалась забота об их благосостоянии. Возможно, он был тщеславным, но также, соблюдая благородные традиции своих предков, оказался полон решимости бороться с хаосом, поддерживать порядок и творить правосудие. Будет только справедливо отметить, что характерной чертой двадцатипятилетнего правления Пероза были и неприятности, и попытки царя с ними справиться.

Все началось с засухи. Когда Пероза короновали, в его стране погиб урожай и начался голод. Юный царь отреагировал энергично и решительно: резко сократил налоги, стал выдавать бедным государственные субсидии, заставил богачей делиться с голодными и отчаявшимися массами своими запасами продовольствия. Много веков спустя об этой программе реформ все еще помнили и говорили не иначе как в восхищенных выражениях. «Только один человек… умер от голода во всей империи»¹¹, свидетельство показательное, пусть даже не совсем правдивое.