В тени престола. Компиляция 1-12 книга
Шрифт:
– Господи, прости меня, грешника… – прошептал он. – Что же я наделал…
На утро, во время молитвы, граф, преисполненный священного трепета, исповедался и громогласно объявил о епитимье, которую он, в искупление собственных грехов и ради прощения своих людей, исполнивших казнь пленников, накладывает на себя и армию, в особенности, на ее благородное сословие.
– Мы, граф Фландрии и Фризии Гильом, в искупление смертных грехов повелеваем всем благородным сеньорам состричь свои волосы, снять с себя драгоценные украшения, многоцветные сюркоты и закрасить гербы на щитах в черный цвет траура и печали, позволив лишь украшение на щитах в виде креста белого цвета!..
Рыцарство покорно склонило головы и молча приняло обет своего графа. Переживал лишь Жан де Бриенн. Он купил у византийских торговцев три отреза дорогого сукна и два куска шелка для пошива новых сюркота и плаща.
Филипп, возивший все время Арнульфа с собой в закрытой повозке, окруженной внушительной охраной из пехотинцев, почти каждый вечер навещал пленника и подолгу беседовал с ним, пытаясь понять и постичь неведомые мысли, нравы и взгляды на жизнь нормандцев и англичан, казавшихся ему выходцами из другого мира.
Самое удивительное, что Арнульф, на поверку, оказался вполне обычным молодым человеком, дворянином, который очень сильно переживал свое поражение в трудной и, как ему казалось, справедливой войне Англии с Францией за преобладание в северо-западной Европе. Он был такой же, как и де Леви. Он также просыпался каждое утро и творил молитву, соблюдал посты и устои церкви, просто душа его была привязана, в отличие от Филиппа, не к Франции, а к Англии и Нормандии, только и всего.
Молодые люди постепенно сдружились, ведь де Леви обращался с Арнульфом не как с пленником, а как с нормальным гостем, правда, с ограниченным правом передвижения и свободами, урезанными пределами повозки или армейского лагеря.
Они стали играть в кости, рассказывая друг другу о годах отрочества, юности и начала взросления, и замечали, как много у них общего, только разделенного серыми водами Английского канала.
Арнульф рассказывал об Англии, ее широких и холмистых равнинах, о медленных и полноводных реках, о крестьянах и рыцарстве и, почти в каждом его слове, Филипп улавливал схожесть миров, причудами судеб разведенных по разные стороны баррикад истории.
Единственное, чего не мог простить и забыть де Леви, что никак не могло уложиться в его голове, это хладнокровное и тщательно спланированное убийство графа Фландрии Шарля и младшего брата Гильома Клитона – юного Робера.
Как мог этот с первого взгляда обычный дворянин опуститься и докатиться до такого?!
Только эти мысли каждый раз, словно леденящий душ, отталкивали рыцаря от начала простой человеческой дружбы.
Арнульф и сам, как понимал теперь Филипп, начал прозревать и понимать, какой подлой и мерзкой фигурой он был в грязных играх политиков, прикрывавших свои приземленные интересы высокопарными заявлениями и вычурными жестами, запудривавшими мозги даже самым верным рыцарям и патриотам своей страны.
Хотя… в чем-то и сам Филипп был ничуть не лучше Арнульфа. Ведь, как ни крути, а и он, волей-неволей, а являлся своеобразным эмиссаром французской тайной службы.
Ведь и ему, почти как Арнульфу де Биго, Сугерий поручил сблизиться и сдружиться с Клитоном, чтобы, став его другом, держать в курсе всех мыслей и планов короля Людовика и Сугерия.
Две души, в каждой из которых было место обману и лжи, загнанной туда всевозможными путями, тянулись одна к другой…
Это было сродни открытию новых миров. Каждый черпал в собеседнике, пусть и неумелом, но искреннем рассказчике, знания, открывающие глаза на многие вещи, казавшиеся до сего момента устоявшимися и незыбленными, как каменные твердыни, заставлял совершенно по другому смотреть на них, анализируя, опираясь на мнения и устои противоположной стороны.
Как ни странно, но все или почти все в их жизнях было одинаково. Разница заключалась лишь в мизерном, буквально микроскопическом отличии, называемом королевской властью и собственным названием страны.
ГЛАВА XXIII. Алост.
Запоздалая попытка короля Франции Людовика вмешаться во внутренние войны Фландрии не увенчалась успехом. Встреча в Аррасе, так тщательно спланированная и организованная епископом Нуайона с представителями восставшего народа и рыцарства, рассыпалась в прах, наткнувшись на упрямое и откровенное нежелание обеих сторон найти компромисс.
Людовик, желая припугнуть их, стал упирать на силу, но в ответ лишь услышал:
– Ничто в деле избрания и поставления графа Фландрии более не касается короля Франции, независимо от того, оставил или не оставил наследника скончавшийся граф. У пэров страны, рыцарства, ремесленников и горожан есть власть называть самого близкого по родству человека, и есть привилегия возводить его в графское достоинство… – Людовик побагровел, услышав такие наглые и откровенно бунтарские слова. Ростки, так умело подготовленные Гуго де Биго, так умело и с любовью рассаженные Арнульфом и его группой в благодатной фламандской земле, дали корни, а побеги этих корней раскинулись широкой и ветвистой кроной, названию которой было «свобода». – До сей поры графов Фландрии и вас, ваше величество, соединяло кровное родство. Но одно дело – то, что проистекает из родства, а другое – то, что почитается справедливым по традиции и по закону.
Так, несолоно хлебавши, король удалился от границ Фландрии, оставляя графа Гильома и его горстку рыцарей один на один с взбунтовавшейся страной.
Другой, пожалуй бы, растерялся, запаниковал и опустил руки, отказавшись от графской короны.
Но, отлучение мятежного войска лже-графа Тьерри перед битвой, страшная и жестокая расправа над пленниками и, наконец, публичное покаяние Клитона вместе со своими рыцарями и воинами, всколыхнуло увлекающиеся и непостоянные умы фламандцев куда больше, чем угрозы со стороны короля Франции и звонкая монета Тьерри де Эльзаса.
Последний заметался по стране, закрывавшей ворота своих городов и крепостей перед его носом и объявлявших о нейтралитете и верности епископскому отлучению. Исправно пополняясь наемниками и всевозможные отбросами, способными лишь убивать, насиловать, воевать и грабить всех без разбора, армия Тьерри умудрилась снова потерпеть одно крупное поражение и измотаться в нескольких мелких стычках, из-за чего меткие на язык фламандцы прозвали их «проклятыми», а армию Гильома Клитона «кающимся воинством».