В тихом омуте
Шрифт:
– Мне показалось, что он ужасно терзался раскаянием, – продолжала Дороти. – Попросил у меня прощения за причиненное им зло, сказал, что намерен все поправить, заплатить все свои долги – по-моему, именно так он выразился. Спросил о Барбаре. Я ему ответила, что он не имеет права даже спрашивать о ней. И еще добавила, что девочка считает, будто ее отец давно умер, ей это своевременно внушили.
– Это было довольно-таки... жестоко, вы не находите, Дороти?
– Может, оно и так, – улыбнулась Дороти. – Только я подумала, если он платит долги, верну-ка и я ему свой должок. А задолжала я ему вот эту самую жестокость. Пока я была настолько больна, что едва могла двигаться, он уезжал из дома и развлекался, не пропускал ни одной компании, куда его приглашали – в тот год у меня как раз и заболела печень. Врач говорит, она до сих пор не в порядке. Не далее как на прошлой неделе мне вводили бром-сульсалин, это такое красящее вещество, которое впрыскивают в кровь, чтобы проверить работу печени. Ох уж эти мне уколы! Я сыта ими по горло. Поверьте, я истыкана, как подушечка для булавок. Долго мне не протянуть. Они все это знают, но не хотят сказать...
– Дороти!
Гарри произнес имя собеседницы так резко и чуть ли не с раздражением, что на какое-то мгновение Дороти была шокирована и умолкла, приоткрыв рот, как будто Гарри велел ей замолчать. Но долго молчать она не могла, поскольку привыкла отдавать приказания, а не выполнять их, и через минуту снова заговорила:
– Я знаю, вы думаете, я жалею только себя и слишком много говорю о своем недуге. Но о чем же еще мне говорить? Что другое я вижу, если я заточена в этом ужасном доме со старухой и двумя неумелыми сестрами милосердия, которые не могут даже смерить температуру как следует. Она у меня всегда оказывается нормальной – это если верить их словам, – нормальной, подумать только, когда я чувствую, что вся горю, а голова у меня разламывается. И они заботятся! – о, еще как заботятся! – о том, чтобы убирать градусник подальше, чтобы я, не дай Бог, сама не смерила себе температуру. Они прячут.
Гарри был смущен тем, что разговор принял такой оборот.
Себялюбие Дороти и ее жалобы на болезнь и раньше всегда составляли содержание ее речей, но теперь к ним присоединилась еще и мания преследования. Принцесса уже не жила спокойно в своей башне из слоновой кости, а была узницей в этом ужасном доме целиком во власти старухи и двух медицинских сестер, которые ставили ей градусники, а потом прятали их.
Дороти продолжала рассказывать о своей хвори и говорила все быстрей, и Гарри подумал, что по своей воле она никогда не остановится, надо ей в этом помочь. И он стал соображать, как бы отвлечь Дороти от ее собственной персоны и не обидеть, иначе она упадет в обморок или закатит истерику, а то и прибегнет к другим трюкам, которые давно стали для нее такими же естественными, как дыхание. И он сказал:
– Вчера вечером Рон исчез.
Дороти умолкла на полуслове и уронила правую руку, которой жестикулировала, на колени.
– Что же вы мне сразу не сказали?
– Я пробовал...
– Исчез. Это что-то означает.
– Ну, пока что это означает только то, что он не явился на встречу, которую сам назначил, и никому из нас не дал знать.
– Даже своей... ну, этой женщине?
– Ее зовут Эстер, – сказал Гарри, опять-таки несколько раздраженно.
– Ладно, не казните меня. Я и так из-за этого звонка...
– Он не звонил Эстер.
Дороти это сообщение как будто пришлось по душе.
– Понятно, понятно. Это очень интересно. У вас есть сигареты, Гарри?
– Я подумал, вам нельзя...
– Когда мне захочется, я могу закурить. И сейчас мне захотелось.
Гарри дал ей сигарету и чиркнул зажигалкой. Из ее улыбающегося рта дым пошел завитками.
– Очень интересно, – повторила она. – Вам это ни о чем не говорит?
– Нет.
– Он сказал мне по телефону, что отправляется в дальний путь. Значит, он и отправился. Без нее.
– Что вы хотите этим сказать?
– Он сбежал от нее точно так же, как в свое время сбежал от меня.
Впервые со времени знакомства Гарри видел Дороти довольной. Глаза у нее стали ясными, исчезла горькая складка рта, а когда она снова заговорила, в голосе ее слышались мечтательные нотки:
– Представляю, как она сейчас себя чувствует. Странная штука жизнь, это гигантский обман. Когда-то она провела меня, теперь настал ее черед.
– Дороти, это не...
– А кто та другая женщина, которая увела его на этот раз?
– Нет никакой другой женщины, – довольно грубо ответил Гарри.
– Почему вы так в этом уверены?
– Я в этом уверен не больше, чем в чем-либо еще. В жизни никто из нас не получает письменных гарантий в чем бы то ни было, но у каждого есть глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, и голова, чтобы делать выводы. То, что я вам сказал, это мой вывод.
– А скажите-ка мне одну вещь, Гарри.
– Если смогу.
– Когда Рон увлекся этой женщиной, этой самой Эстер, он сказал вам об этом? Поделился с вами?
– Нет, – солгал Гарри, так как понимал, что правда положила бы конец его общению с этой женщиной.
А правда заключалась в том, что Гарри первым узнал об Эстер. До сей поры он помнил, как Рон впервые заговорил с ним о ней: "В кафе "Темгохз" я вчера встретил девушку. Хороша собой, взгляд ее обжигает, как удар хлыста. Понимаю, что это непорядочно, но мне хочется снова повидаться с ней. Как ты думаешь, что мне делать?" Гарри в ответ сказал все, что подсказывали ему совесть и здравый смысл: "Не переживай и забудь о ней, у тебя жена и дети" и так далее, Рон искренне согласился с доводами друга. Но не менее искренне на другой день позвонил Эстер, пригласил ее на ленч и закрутил с ней любовь.
– Вот видите! – с удовлетворением заметила Дороти. – Если Рон в свое время не сказал об Эстер, почему он должен был рассказывать вам о новом увлечении?
– Да нет никакого нового увлечения.
– Подождем, время покажет.
– Ничего другого я пока что сделать не могу.
– Я-то знаю, что бы я сделала. Сказать?
– Прошу вас.
– Я бы натравила на него полицию, а когда они схватили бы его, заставила бы Рона платить, платить и платить.
"Я совершенно уверен, что ты именно так и поступила бы", – подумал Гарри. И тут он почувствовал себя таким усталым, что продолжать разговор с Дороти ему уже не захотелось.
Дороти, напротив, все больше оживлялась и воодушевлялась, словно чужие беды и страдания сообщали ей новый заряд энергии.
Это был праздник ее души: Рон исчез, Эстер покинута, Гарри переживает за друга.
И она вперила в Гарри жадный взгляд, будто он прятал за спиной какое-то лакомство ей на сладкое.
– Бедная Эстер, я понимаю, как тяжело она это переживает. Что ж, такова жизнь. Что посеешь, то и пожнешь. Вы останетесь на чай, Гарри?
– Нет, не могу, большое спасибо.