В тишине
Шрифт:
Джек вдруг заулыбался.
— О, правда?
Боковым зрением Янто видел, как Гвен переводит взгляд с него на Джека, и сосредоточился на питье своего кофе. Не то чтобы она не знала про них с Джеком, но все равно каждый раз было странно открыто демонстрировать это.
Гвен хихикнула, нарушая неловкость ситуации.
— Значит, мы все упустили из виду.
На Джеке расцвела его лучшая мальчишеская улыбка.
— Или имели… в виду. Зависит от перспективы.
— И что теперь? — услышав из перешучивания, Янто забыл про стыд.
— Давайте положим труп в холодильник на ночь,
— Ты уверен?
— Конечно, я уверен, — он подмигнул. — Давайте выбираться отсюда.
Янто поднял свой кофе.
— Пойду займусь анализом.
— Не так быстро, большой мальчик. — Джек кивнул в сторону трупа. Можешь взяться за ноги. Нам нужно переложить его на тележку.
Застонав, Янто схватился за ботинки, надеясь, что не скорчил рожу. Было то, к чему он никак не мог привыкнуть, работая на Торчвуд.
Глава третья
Дворники на старом «Форде Эскорт» тихо заскрипели, под мерные удары метронома разбрызгивая капли дождя в стороны. Вглядываясь в ночь, Диллис Льюэлин сжала лежащую на коленях сумку чуть сильнее. На этом участке дороги и на несколько миль вперед не было даже осветительных фонарей. Она слегка выдохнула в напряженной атмосфере. Казалось, это было путешествие длиною в вечность.
Покинь они ферму в три, как она предлагала, уже добрались бы до Кардиффа. Но Барри сперва четырежды убедился, что все поняли его инструкции, прежде чем схватить ключи от машины — за ворота они выехали только в семь. Как будто их мальчики не знали ферму как свои пять пальцев. Они работали на ней, едва научившись ходить. И она, и Барри настояли на этом. Их ферма была семейным делом, и ничего не должно было меняться.
Бровь изогнулась при ее тщетной попытке разглядеть хоть что-то в темноте, но все что она видела, были капли, стекающие по окну с пассажирской стороны. Она окинула взглядом циферблат на приборной доске. Время отсвечивалось 23:15, и она подавила стон. Барри без сомнения обвинил бы ее в их позднем прибытии из-за «B & B», но она просто не могла не остановиться на обед, даже если Happy Cook [4] «была настоящей обдираловкой». Из-за болезни ей приходилось принимать много лекарств. А прими она их без еды, ее бы начало тошнить. И это была не вина Барри, что она ему ничего толком не объяснила. Их брак не был их тех, в которых что-то обсуждалось. Он был из тех, который протекает сам по себе.
4
Магазинчик-бистро.
Сидя рядом, он упер взгляд на белую полосу на дороге, пунктиры которой молчаливым образом гармонировали с дворниками. Барри напевал октавы нижние и верхние снова и снова. И даже при звуках этих простых упражнений любой мог понять, какой красивый у него голос. Это был голос настоящего валлийца, полный природной силы твердой земли и долин, что вынашивали его, столетия истории и силы слышались в каждом звуке. В пении Барри Льюэлина не было ничего жеманного, не то что у этих вест-эндских фигляров — исполнителей из Лондона. Когда ее Барри пел, люди обращали внимание.
И все же, смотря на отточенный чуть склоненный подбородок мужа, впервые его голос казался ей тускловатым. Она не могла перестать думать, что он счастлив, что в этот раз они не поют вместе, и это омрачало ее. Много лет назад пение в церкви свело их вместе: она — лучшее сопрано, он — лучший тенор, и оба подавали надежды.
Она подумала, что ее собственные волосы поседели и, смотря на складки и морщинки на лице мужа, гадала, куда же делись те двое молодых людей, которые любили заниматься вместе музыкой. На самом деле тогда они много чего любили делать вместе, но двадцать с лишним лет брака и тяжелая фермерская жизнь могла создать трещину и в самом прочном союзе.
Вдалеке показались сверкающие огни Кардиффа, что сделало темноту вокруг автомобиля еще более давящей. Хотя возможно, ее душила атмосфера внутри машины. Рассматривая узлы и вздутые вены, которые появились на тыльной стороне рук за последние месяцы, она размышляла, находил ли Барии ее все еще привлекательной. Она верила, что, хотя они никогда по-настоящему не говорили и не смеялись друг с другом, как показывали по телеку, все же их отношения базировались на молчаливой любви.
Когда стартовало национальное соревнование по пению, в глаза Барри вернулись искры, они снова улыбались друг другу. И неплохо справлялись, заняли второе и третье место в своей категории в двух из четырех проведенных конкурсах. Она знала, что была слабее, но всегда думала, что это не особо имеет значение.
По крайней мере пока не хватил «удар». Ее сухие пальцы потянулись и прикоснулись к небольшой впадине у левого уголка рта. Больше никакого пения. Помимо того, что она потеряла некоторые способности воспроизводить звуки, ее проклятый мозг не гарантировал, что она запомнит все слова песни. Она чувствовала себя беспомощной уродливой идиоткой. Об этом они тоже не говорили. Они просто прошли через это. Но она была уверена, что увидела, как сверкнули глаза мужа, когда доктор сказал, что ей нельзя принимать участие в конкурсе в этом году. Его взгляд разбил ей сердце. Он безумно хотел победить, а она не понимала этого. Неужели ему так мало нужно?
Для Диллис было очевидно, что Барри почти рад ее «удару». И об этом они вновь не поговорили. Хотя в эти дни она не всегда могла подобрать правильные слова, совсем как когда она пошла на почту и продолжала убеждать бедную Энид у стойки дать ей фунт бананов, вместо первогласных, классных — не гласных, марок, за которыми пришла. Возможно, этот побочный эффект был благословением. Диллис казалось, что единственным способом сохранить брак было — не общаться. Если вы начнете говорить, на чем вы остановитесь?
— Черт! — на миг про октавы было забыто. Голос Барри был полон фермерской земли, пока он боролся с рулем, когда машина вдруг дернулась, тряся их вдоль дороги. «Эскорт» пересек белую линию, выезжая на полосу встречного движения, и Барри наконец-то затормозил у барьера c другой стороны дороги.
С минуту они сидели, переводя дыхание. Диллис ослабила крепкую хватку на сумке, а Барри привалился на руль.
— Чертово колесо спустило, — он медленно повернул голову в ее направлении, а его взгляд был полон теплоты и трепета, когда он потянулся и сжал ее колено. — Ты в порядке, любимая?