В тупике [= Смеющийся полицейский] (журнальный вариант)
Шрифт:
– Мой «моррис» ни при чем, – ответил Биргерссон. – Просто следователь заинтересовался, когда я сказал, что труднее всего было отличить «моррис-минор» от «рено КВ-4», если на них смотреть спереди. Сбоку или сзади нетрудно. А просто спереди или чуть наискось в самом деле было нелегко. Хотя со временем я натренировался, но все же иногда ошибался.
– Постойте, – перебил его Колльберг. – Вы сказали, «моррис-минор» и «рено КВ-4»?
– Да. И вспоминаю, что следователь даже подскочил, когда я ему сказал об этом. Все время, пока я говорил ему о своем увлечении, он, казалось, не очень внимательно слушал. А когда я сказал об этом, он страшно заинтересовался. Несколько раз меня переспрашивал…
Когда они возвращались домой, Оса спросила:
– Что это дает?
– Я еще толком не знаю. Но, может, наведет на след.
– Того, кто убил Оке?
– Может быть. По крайней мере, это объясняет, почему он написал слово «моррис» в своем блокноте.
– Подожди, я также кое-что вспомнила, – сказала Оса. – За несколько недель до смерти Оке сказал, что как только будет иметь два свободных дня, так поедет, кажется, в Экшё. Это тебе что-то говорит?
– Ничегошеньки, – ответил Колльберг.
Город был пустой, единственными признаками жизни на улицах были несколько рождественских гномов, которых связывала профессиональная усталость и валило с ног слишком щедрое прикладывание к бутылке в гостеприимных домах, две кареты «Скорой помощи» и полицейская машина. Через какое-то время Колльберг спросил:
– Гюн говорила, после Нового года ты нас покидаешь?
– Да. Я поменяла квартиру. И хочу найти другую работу.
– Где?
– Еще точно не знаю. Но думаю… На несколько секунд она умолкла, потом добавила:
– А что, если в полиции? Там же есть свободные места?
– Наверное, есть, – рассеянно ответил Колльберг.
Когда они вернулись на Паландергатан, дочка уже спала, а Гюн, свернувшись калачиком на кресле, читала книжку. Глаза у нее были заплаканы.
– Что с тобой? – спросил Колльберг.
– Еда остыла. Весь праздник испорчен.
– Ничего. У меня такой аппетит, что, положи на стол дохлого кота, я буду его есть.
– Звонил твой безнадежный Мартин. Полчаса назад.
– О'кей, – добродушно молвил Колльберг. – Накрывай на стол, а я ему звякну.
Он снял пиджак, галстук и пошел звонить.
– Да, Бек слушает.
– Кто там подымает такой шум? – спросил Колльберг.
– Смеющийся полицейский.
– Что?
– Пластинка.
– Ага, теперь я узнал. Давний шлягер. Чарльз Пенроуз, правда? Он был в моде еще перед войной.
В их разговор вторгались взрывы смеха.
– Ну его к черту, – сказал Мартин Бек не очень весело. – Я звонил тебе, так как у Меландера есть новости.
– Какие же?
– Он сказал, что наконец вспомнил, где ему попадался Нильс Эрик Ёранссон.
– Ну и где?
– В деле об убийстве Тересы Камарайо.
Колльберг расшнуровал ботинки, немного подумал и сказал:
– Поздравь его от меня и передай, что на этот раз он ошибся. Я прочитал дело от корки до корки, до последнего слова. И не такой я затурканный, чтобы этого не заметить.
– О'кей, я тебе верю. Что ты делал на Лонгхольмене?
– Получил одну информацию, слишком туманную и путаную, чтобы тебе ее так сразу объяснить, но если она не оправдается, то…
– То что?
– То все следствие по делу Тересы можно повесить в туалете. Веселых праздников!
Он положил трубку.
– Ты снова куда-то идешь? – подозрительно спросила жена.
– Да, но только в среду. Где водка?
Утром двадцать седьмого декабря Меландер выглядел таким разочарованным и озадаченным, что Гюнвальд Ларссон нашел необходимым спросить:
– Что с тобой? Не попался миндаль в рождественской каше?
– С кашей и миндалем мы покончили двадцать лет назад, когда поженились, – ответил Меландер. – Нет, просто до сего времени я никогда не ошибался.
– Когда-то же надо начать, – утешил его Рённ.
– Да, конечно. Но я все равно не понимаю.
– Чего ты не понимаешь? – спросил, входя в комнату, Мартин Бек.
– Случая с Ёранссоном. Как я мог ошибиться?
– Я вот вернулся с Вестберга, – сказал Мартин Бек, – и узнал об одной вещи, которая может тебя утешить.
– Что именно?
– В деле об убийстве Тересы не хватает одной страницы. А если быть точным – тысяча двести сорок четвертой.
В три часа пополудни Колльберг остановился перед автомобильной фирмой в Сёдертелье. В кармане у него лежала чуть подретушированная фотография с рекламного рисунка «моррис минор» модели пятидесятых годов. Из трех свидетелей, видевших машину на Стадехагсвеген шестнадцать с половиной лет назад, двое уже умерли – полицейский и механик. Однако лучший эксперт, мастер автомобильной мастерской, был жив-здоров и работал в Сёдертелье.
Колльберг подошел к нему и, даже не показывая своего удостоверения, просто положил на стол фотографию:
– Что это за машина?
– «Рено КВ-4». Старый шарабан.
– Вы уверены?
– Конечно, уверен. Я никогда не ошибаюсь.
– Благодарю, – сказал Колльберг и протянул руку за фотографией.
Мужчина озадаченно посмотрел на него и сказал:
– Постойте, вы хотите меня обмануть?
Он присмотрелся внимательней к фотографии и секунд через пятнадцать произнес:
– Нет, это не «рено». Это «моррис». «Моррис-минор». Но с этой фотографией что-то не в порядке.
– Да, – ответил Колльберг. – Она немного подретуширована, словно сделана при плохом освещении или в дождь.
Мужчина вытаращил глаза.
– Слушайте, кто вы?
– Из полиции, – ответил Колльберг.
– Как я не догадался? – сказал мужчина. – Ранней осенью здесь уже был один полицейский.
Под вечер того же дня, в половине шестого, Мартин Бек собрал своих ближайших сотрудников на совещание. Нурдин и Монссон уже возвратились, следовательно, можно сказать, что команда была в полном составе.