В тупике [= Смеющийся полицейский] (журнальный вариант)
Шрифт:
Он уже хотел возвращаться домой, когда погаснет свет в тех окнах, за которыми наблюдал. Однако без четверти двенадцать перед домом с противоположной стороны остановился серый «мерседес» с иностранным номером. Из него вышел какой-то человек, открыл багажник и взял чемоданчик. Затем перешел тротуар, отпер ворота и исчез во дворе. Через минуту вспыхнул свет за спущенными шторами.
Гюнвальд Ларссон быстрым широким шагом перешел улицу. Соответствующий ключ он подобрал еще две недели назад. Зайдя в дом, он снял пальто, перевесил через перила мраморной лестницы, а сверху положил меховую шапку. Потом расстегнул пиджак и поправил кобуру пистолета.
Он давно уже знал, что дверь открывается внутрь. Глядя на нее, он в течение нескольких секунд думал, что если ворвется в комнату без серьезной причины, то нарушит закон, и ему определенно сделают выговор или даже уволят.
Потом ударом ноги распахнул дверь.
Туре Ассарссон и человек, который вышел из иностранной машины, стояли около письменного стола. Оба были как громом пораженные: Ибо как раз открывали чемоданчик, что лежал на столе.
Гюнвальд Ларссон, направив на них пистолет, подошел к телефону и левой рукой набрал 90 000. Никто не произнес ни звука. Все было понятно и без слов.
В чемодане оказалось двести пятьдесят тысяч таблеток с фирменным клеймом «Риталина». На нелегальном рынке наркотиков они стоили около миллиона шведских крон.
Гюнвальд Ларссон возвратился домой в три часа ночи. Жил он один. Как обычно, минут двадцать мылся в ванной, потом надел пижаму и лег. Лежа в кровати, он раскрыл роман Эвре Рихтера-Фриша, который начал читать несколько дней назад, но уже через две странички отложил книжку, потянулся за телефонным аппаратом и набрал номер.
Мартин Бек снял трубку после второго гудка.
– Привет, – сказал Гюнвальд Ларе сон. – Тебе уже сообщили об Ассарссоне?
– Да.
– Вот что я подумал. Видимо, мы шли не в том направлении. Стенстрём, конечно, выслеживал Эсту Ассарссона. А тот, кто стрелял, убил сразу двух зайцев: Ассарссона и того, кто за ним следил.
– Да, в том, что ты говоришь, может, и есть что-то, – согласился Мартин Бек.
Гюнвальд Ларссон ошибался, но все-таки направил следствие на правильную тропу.
Три вечера подряд Нурдин посещал кафе, кондитерские, рестораны, танцевальные залы, где, по словам Белокурой Малин, бывал Ёранссон.
Путешествия по городу не обогатили его новыми фактами о человеке, который назывался Нильс Эрик Ёранссон.
В субботу вечером Нурдин, доложив в рапорте Мартину Беку о своих мизерных достижениях, начал писать жене в Сундсвал длинное грустное письмо, время от времени виновато поглядывая на Рённа и Колльберга, которые увлеченно стучали на машинках.
Не успел Нурдин дописать, как в комнату зашел Мартин Бек.
– Бессмысленно поручать розыски человека в Стокгольме норландцу, который даже не знает, как попасть на Стуреплан, – сказал он.
Нурдин был обижен, но в глубине души сознавал, что Мартин Бек прав.
– Рённ, узнай ты, где бывал Ёранссон, с кем он встречался и что делал, – сказал Мартин Бек. – Попробуй также найти того Бьёрка, у которого он жил.
– Хорошо, – ответил Рённ.
Он составлял список всех возможных значений последних слов Шверина. Первым он написал: «День рока, ай». И последним: «Дно реки, ай».
Каждый тянул свою ниточку в следствии.
В понедельник Мартин Бек встал в половине седьмого после почти бессонной ночи. Он чувствовал себя плохо, и от чашки шоколада, которую приготовила дочь, ему не стало лучше. Жена еще крепко спала, и это ее свойство, наверное, унаследовал сын, которому каждый раз трудно было рано вставать. Но Ингрид просыпалась в половине седьмого и закрывала за собой входную дверь в четверть восьмого. Инга часто говорила, что по ней можно проверять часы.
– О чем ты сейчас думаешь, папа? – спросила дочь.
– Ни о чем, – машинально ответил он.
– Я с весны не видела, чтоб ты когда-нибудь смеялся.
Мартин Бек посмотрел на нее и попробовал усмехнуться. Ингрид была хорошая девушка. Но это же не причина для смеха. Она поднялась и пошла за своими книжками. Когда Мартин Бек надел пальто и шляпу, она уже ожидала его, держась за ручку двери. Он взял у нее кожаный портфель, старый, вытертый, облепленный разноцветными наклейками.
– В сочельник ты будешь смеяться, – сказала Ингрид, – когда получишь от меня подарок. Они попрощались.
На столе в Доме полиции его ожидал рапорт последних проверок.
– Как там с алиби Туре Ассарссона? – спросил Гюнвальд Ларссон.
– Принадлежит к самым неуязвимым в истории криминалистики, – ответил Мартин Бек. – Ибо он как раз в то время произносил речь перед двадцатью пятью лицами.
– Н-да, – мрачно молвил Гюнвальд Ларссон.
– А кроме того, извини меня, предположение, что Эста Ассарссон не заметил бы собственного брата, который садился в автобус с автоматом под плащом, кажется не совсем логичным.
– Что касается плаща, – сказал Гюнвальд Ларссон, – то он мог быть довольно широким, если убийца смог спрятать под ним оружие, которым отправил на тот свет девять человек.
– В этом ты прав, – согласился Мартин Бек.
– Факты сами говорят, что я прав.
– И в этом твое счастье, – сказал Мартин Бек. – Если бы позавчера вечером ты ошибся, нам бы теперь было не до шуток. Но ты когда-нибудь все-таки попадешь в переплет, Гюнвальд, – прибавил он.
– Не думаю, – ответил Гюнвальд Ларссон и вышел из комнаты.
В дверях он столкнулся с Колльбергом, который быстро отступил в сторону и, смерив взглядом широкую спину Ларссона, спросил:
– Что тут с живым тараном? Скис?
Мартин Бек кивнул. Колльберг подошел к окну и выглянул на улицу.
– Ну его к черту, – сказал он.
– Оса продолжает жить у вас?
– Да, – ответил Колльберг. – Но не говори, что я завел у себя гарем.
Колльберг немного помолчал, потом сказал:
– Из Осы больше ничего невозможно вытянуть.
– Ну, зато мы знаем, каким делом занимался Стенстрём, – сказал Мартин Бек.