В твоих сильных руках
Шрифт:
— Это называется еда навынос. Так чем ты заполнила мой холодильник?
— Фруктами, сыром, пивом и пиццей.
— Обожаю тебя.
Джин захохотала.
— Если бы это было так, ты бы рассказал мне об этой женщине.
Джекс улыбнулся, но не проронил ни слова. В основном потому, что это бесило Джин. К тому же ему в принципе не хотелось обсуждать Мэдди с кем бы то ни было, хоть он и думает о ней уже два дня — и вовсе не как о клиенте. Он думал о типе, который ее ударил. Думал, что, несмотря на эту рану, она кажется такой честной и безыскусной — в отличие от женщин из его прошлого. Она явно чего-то боялась, но делала все возможное и невозможное, чтобы двигаться вперед. И это его восхищало.
Он много — действительно много — думал о том, как она выглядела после поцелуя. Сбитой с толку, озадаченной, приятно взволнованной. И ей это шло. Она точно так же выглядела, когда открыла ему дверь, сонная, с похмелья, в тонюсенькой футболке — той самой, что призывала весь честной народ укусить ее.
Вот черт, хотел бы он это сделать!
— Говорят, — сказала Джин, сунув ему под нос еще один счет, — что это средняя дочь Фиби. Сегодня она заходила в строительный магазин, и Андерсон пробивал ее покупки. Он сказал, что она хорошенькая и очень милая. И даже несмотря на то что перевернула пяти-галлоновые банки с краской, выставленные на витрине, она ужасно ему понравилась. А, ну и вдобавок у нее красивая грудь — вот он и пригласил ее на свидание.
Рука Джекса застыла на месте.
— Что-что?
— Эй, я-то сама грудь не видела. Что слышала, то и говорю. — Улыбка Джин искрилась лукавством и озорством. — Держу пари, тебе не терпится узнать, согласилась ли она.
— Я не увлекаюсь сплетнями. Я же не девчонка.
— Тебе ужасно любопытно.
— Вовсе нет.
— А вот и да.
— Нет, я… — Дьявол. Джекс потер переносицу. Ну конечно, Джин права. Он сгорает от любопытства. — А ведь раньше ты была такой милой и скромной.
— Это было в те далекие времена, когда на меня еще действовал твой до отвращения серьезный вид. — Удовлетворенная его реакцией, Джин прищурилась.
— Так и быть, расскажу. Но сперва ты должен признаться, как вы познакомились. И как ты умудрился поцеловать дочь Фиби в ее первый же вечер в городе? И собираешься ли ты драться с Андерсоном за право на ее грудь.
— Джин, — предостерегающе произнес он.
— Можешь строить из себя крутого чувака сколько угодно. Я не твоя жена. И мне не надо лезть из кожи вон, чтобы ты по ночам держал мои ножки — и прочие части тела — в тепле. — С этими словами Джин собрала все подписанные счета и, покачивая бедрами, пошла к двери, напевая под нос рождественскую песенку. — Ты знаешь, где меня найти, — кинула она напоследок. — За письменным столом, где я работаю не покладая рук. А еще я сейчас украшаю твой дом к Рождеству, так что трепещи! Причем всерьез. В любое время, когда захочешь дать ответ на мои вопросы, я буду счастлива ответить взаимностью.
Безобразие. Помотав головой, он занялся новым делом — чертежом для нового клиента из Портленда, который хотел входную дверь ручной работы с орнаментальным слоем из вишневого дерева и витражным стеклом. Эта работа займет несколько недель. Просто идеальное занятие, когда устанавливается плохая погода, а она обычно держится еще месяц после Рождества. Ему как раз нужна была такая работенка — не ради денег, их в избытке, а для того, чтобы быть при деле и занять свои мысли.
Хотя в настоящий момент он мог думать только об Андерсоне, который пригласил Мэдди на свидание.
Джекс слышал, как за стенкой Джин разговаривала со своим компьютером. Они учились в одной школе и даже недолго встречались — если только можно назвать встречами то, что они делали, — взбирались на утесы и целовались. А когда он поступил в колледж и уехал, она вышла замуж за нападающего из школьной футбольной команды и родила ему троих детей. Она все еще пребывала в счастливом браке, но отчаянно скучала. Так что когда Джекс пять лет назад вернулся в город, Джин в один прекрасный день объявилась у него на пороге и заявила, что она его новый идеальный офис-менеджер на полставки. Идеальный, потому что она не претендовала ни на место в его постели, ни на его деньги.
Что было неправдой. Она снова и снова играла на струнах его души и сердца, пытаясь спасти его, с тех самых пор как вытребовала себе место. Впрочем, не сказать, что у него остались душа и сердце после того, как он надорвал и то и другое, работая в юридической компании.
Джекс уговорил себя принять этот стиль жизни: большая зарплата, отдельный кабинет с большими окнами, фешенебельная квартира, «престижная» невеста. И он пользовался этими преимуществами, множеством преимуществ.
Фирма, на которую он работал, считалась лучшей из лучших в своем деле — нигде больше не умели так искусно выгораживать людей, совершивших должностные преступления. Это была мультимиллиардная индустрия, и Джекс неплохо справлялся со своими обязанностями. Неплохо искажал факты, неплохо давал неправильное напутствие заседателям, спасал своих клиентов, ступивших на кривую дорожку, даже если за их преступление приходилось расплачиваться невиновным.
Недовольство происходящим росло медленно, но верно. И достигло своего апогея, когда жена одного из клиентов заплатила слишком высокую цену. Покончила с собой.
Ее муж был кругом виновен, и Джекс это знал. Черт, да все об этом знали. И все же Джексу удалось убедить судей, что не он растратил деньги жены и ее семьи — семьи, связанной с мафией, так что особого сочувствия к нему никто не испытывал.
Кроме жены. Она выросла заложницей и замуж вышла как заложница. И никогда не знала другой жизни. Расстроенный Джекс прекрасно понимал, что когда все закончится, ее имущество будет конфисковано и она останется без средств к существованию и в полном одиночестве. Не в состоянии жить с этим грузом на сердце, он нарушил условие о неразглашении информации, полученной от клиента, и предупредил ее. Но вместо того чтобы прислушаться к его совету и отбыть в неизвестном направлении, она наложила на себя руки.
Сознавая свою вину в ее самоубийстве, не говоря уж о нарушении адвокатской этики, Джекс уволился. Вскоре невеста его бросила. Игра окончена. Он уехал из Сиэтла без оглядки. Один, беспокойный, даже злой, он каким-то образом снова очутился в Лаки-Харборе, где когда-то был счастлив.
Это было пять лет назад. Сойер тоже вернулся в город и после буйной, непутевой юности вдруг стал шерифом, кто бы мог подумать. Форд тоже слонялся поблизости в промежутках между своими морскими вылазками, среди которых случались и парусные гонки мирового уровня. Эту троицу притянуло друг к другу снова — будто они никогда и не расставались.
В первый год по возвращении Джекс жил на пристани, на одной из яхт Форда. Понемногу практиковал как юрист там и сям, исключительно для друзей, искренне ненавидя это. Так что вскоре он вернулся к истокам — в его случае это были строительные и ремонтные работы, плотницкое дело. И пока он приходил в себя после Сиэтла, он спроектировал и построил дом своей мечты и сделал все возможное, чтобы вернуть долг обществу, которое приняло его назад, под свое крыло, без всяких вопросов, и в том числе неожиданно выбрало мэром города на два срока подряд.