В тылу врага
Шрифт:
Спустя несколько минут разбуженные девушкой Семенцов и Познахирко слушали рассказ доктора.
Госпитальное судно, на котором он служил, было торпедировано в море, неподалеку от этих мест. Шлюпку с ранеными обстрелял вражеский самолет, она перевернулась. Раненые моряки вместе с доктором держались за киль, пока, шлюпку не прибило к берегу, возле устья Казанки. Ночь они провели на берегу, а на рассвете Шумилин отправился на разведку. Смутно он помнил, что где-то здесь должно находиться жилье.
Выслушав
Дав доктору подкрепиться-он еле держался на ногах, — Познахирко и Семенцов спустили на воду лодку и отправились вместе с ним за моряками. В течение дня с немалым трудом удалось доставить раненых. А в ночь, нагрузив лодку рыбой, Семенцов покинул хутор. Задерживаться дольше он не мог.
Отдохнув день, другой, моряки устроили аврал: летнюю печь во дворе починили и объявили камбузом, кухню, от которой остались две стены, перекрыли лозой и камышом, занавесили мешковиной и переименовали в кубрик, а единственную комнату доктор отвел под лазарет, куда поместили двух лежачих раненых. Остальные числились ходячими больными. Их было четверо, все с Дунайской флотилии.
У Познахирко имелся радиоприемник, но он был испорчен. Худой длинноносый моторист Виленкин провозился с ним день, и приемник заговорил. Впервые услышали моряки здесь, в тылу врага, на заброшенном хуторе голос Родины.
Это было третьего июля, ранним утром. По радио передавали речь Сталина, обращенную к народу. В голосе Сталина, сквозь шум и треск электрических разрядов, звучал, казалось, гром великой битвы, кипевшей по всему фронту, от моря и до моря
— Ну, Гитлеру теперь башки не сносить, — нарушил тишину после окончания передачи комендор Микешин.
Моряки заговорили разом, радостные, оживленные, как будто все переменилось и все будет хорошо. На вопрос Кости, что они думают делать, Микешин решительно ответил:
— Фашистов бить!
— А оружие? — спросил Костя.
— Добудем!
После этих слов положение представилось Косте не таким печальным, как прежде. Он не уставал слушать рассказы Микешина о морской службе, о боях, которые вел его монитор против неприятельских береговых батарей и переправ, и о том, как прорывались моряки к морю.
Слава при этих разговорах больше молчал. Встреча с отцом, такая неожиданная и горестная, опять сделала его странно апатичным. Костя надеялся, что это пройдет и старался отвлечь товарища от грустных мыслей.
Доктор Шумилин внешне ничем не выражал своего горя. С утра до ночи он был занят — то в лазарете, то различными хозяйственными делами. Он был здесь начальником, от него зависело выздоровление, а стало быть, и жизнь моряков, и, может быть, именно это не позволяло ему предаваться горю. Он лишь старался почаще бывать с сыном, приглядывался к нему и замечал, что Слава сильно изменился, возможно, сильнее, чем он сам. Да, были у них близкие, был родной дом, мирная жизнь, и ничего этого больше нет…
Комендор Микешин, рулевой Зозуля и сигнальщик Абдулаев помещались в тесном «кубрике» рядом. Зозуля, приземистый чернявый украинец, был насмешлив и остер на язык. Он часто донимал рослого, плечистого Микешина, чья спокойная, немного снисходительная манера говорить раздражала его. Абдулаев, круглолицый, широкоскулый татарин, слушал их перепалку с безразличием, а под конец, махнув рукой, уходил. Костя, который всюду совал свой нос, был уверен, что они рассорятся. Но, к его удивлению, они стали друзьями.
— Как дела? — спрашивал, бывало, доктор Шумилин, когда приятели являлись на перевязку, и приказывал Насте, которую назначил санитаркой, первым разбинтовать Зозулю. Его ранение в голову беспокоило доктора.
Зозуля, несомненно, испытывал сильную боль, но не показывал этого и даже пробовал шутить с Настей. Так же терпеливо и как бы шутя переносили боль при перевязках Микешин с Абдулаевым и остальные раненые. Настя говорила про них, что они каменные. Костя слышал, как ответил ей старый Познахирко: «Моряцкая кость покрепче камня».
Все в этих людях казалось Косте и Славе необычайным и вызывало желание подражать. Даже то, что особенно было трудно для мальчиков: привычка к порядку, чистоте, точности, дисциплине. Хоть жизнь на заброшенном хуторе и была не похожа на ту, которой жили моряки прежде, они во всем старались сохранить привычный и любимый ими корабельный распорядок. Даже курили они только на «баке» — так окрестили моряки толстый дуплистый пень во дворе. И не было ссор, ругани, приказы выполнялись точно, от работы никто не отлынивал… Это был строгий мир — мир военного корабля.
7
Прошло две недели.
Жизнь на хуторе была нелегкой. Кончился хлеб, его заменяла мамалыга. Не хватало медикаментов и перевязочного материала, на бинты пошло белье обитателей хутора. Правда, Семенцов, переправив партизанам заготовленную рыбу, обратным рейсом доставил немного медикаментов и стерильной марли, но это было в самом начале. А больше Семенцов, несмотря на обещание, не являлся.
При всем том раненые, один за другим, выздоравливали. Было ли причиной этого их природное здоровье, или умение доктора Шумилина и заботливый уход Насти, или сравнительный покой и отдых, или все это вместе взятое, но даже тяжело раненные поднялись на ноги. Лазарет опустел.