В тюрьме и на «воле»
Шрифт:
тот о том и говорит! Кемалистские главари открыто заявляют,
что надеются получить жирный мосол с разбойничьего стола
нацистов...»
«1942 год. У стен Сталинграда идут невиданные бои. Даже
оголтелый фашист Атай вынужден признать, что «советский
строй оказался намного крепче немецких танков и пушек».
Поздно спохватились! Героизм советских воинов показал, на
что способен свободный человек социализма. История еще не
знала такого полководца,
решается судьба человечества...»
Еще несколько строк из записок папаши Бельгетоплара:
«1942 год... Газеты сообщают: «Коммунисты распространяют
воззвания. Между минаретами мечети Сулеймание они
повесили тридцатиметровый красный транспарант с огромным
лозунгом: «Долой фашистское правительство Анкары!»
«1943 год. Большие группы коммунистов осуждены
военными трибуналами... В Карее расстреляны два унтер-офицера и
пять офицерОЕ-коммунистов. Одного из них звали Омар
Йылмаз...»
«1944 год... 55 молодых антифашистов преданы суду
военного трибунала... В охранке их подвергали страшным
пыткам...»
«СОРОК РАЗБОЙНИКОВ»
Так народ называет главарей турецкой буржуазии -
заправил фашистских партий и связанных с'Вашингтоном
реакционных турецких правителей.
«Сорок разбойников» не желают выпускать из лап свои
доходные вотчины. Но будущее внушает им большие
опасения. Такой туз, как Иненю, на всякий случай купил себе
имение в Калифорнии. Многие из них предпочитают хранить
свое золото в сейфах швейцарских, лондонских и
нью-йоркских банков. Бия себя кулаками в грудь, они кричат: «Мы
националисты!» Но доллар для них выше лиры. «Мы турки!» —
Уверяют «сорок разбойников». Но для вящшей
предосторожности вместо того, чтобы строить заводы в Турции, они держат
огромный капитал, выжатый из народа,- двести миллионов
долларов!
– замороженным в нью-йоркских банках.
Продажные писаки и политиканы называют Сараджоглу и
Баяра, Урана и Мендереса, Коралтана Инана, Сака и Караос-
маноглу, разбогатевших на коррупциях, крупном
казнокрадстве и ограблении угнетенных национальностей,
«избранными», «высокопоставленными деятелями».
Один из этих лакействующих перед Уолл-стритом
разбойников заявил в Сивасе: «Бумага и радио, типографии и
кинотеатры, газеты и полиция, суды и казармы, казна, тюрьмы и
банки, меджлис и армия — все это, вся государственная
машина в наших руках... За нами стоит Америка... Пусть наши
внутренние враги знают это».
Действительно, в руках у эксплуататорских
мощный аппарат. Но народ против них. Вот почему они называют
турецкий народ «внутренним врагом».
В Вашингтоне дергают за нитку — и в Анкаре фашистские
депутаты выскакивают на трибуну меджлиса и кричат:
— Мы заработали право вступления в
Северо-атлантический союз пролитой в Корее кровью меметчиков! Надо
поставить на карту все, что есть у турецкой нации! У того, кто
откажется от сладкого пирога, пусть выпадут зубы!
Анкарские торговцы пушечным мясом в качестве пая в
организованный американскими фабрикантами смерти
агрессивный северо-атлантический трест обязались внести
миллионы жизней турецких солдат, все достояние народа и всю
территорию Турции. Это у кемалистов называется
«целостностью нации», «целостностью территории». Они бьют в
барабаны на газетных полосах, трубят в фанфары на каждом
перекрестке: «Война... Война... Тотальная война».
ВЧЕРА и СЕГОДНЯ
Прошли годы. Мы снова скитаемся по тюрьмам и этапам.
На этот раз под конвоем жандармов в наручниках ведут нас
с востока на запад... ^
Мы идем до южным волостям Чукурова. Хлопковые поля.
Сюда стекаются тысячи крестьян, у которых в родной деревне
не осталось ни кола, ни двора. Нищета и голод бредут по
дорогам.
Адана. На площади у моста рынок батраков. Это постраш-
нее, чем старые рынки рабов. Пятьдесят тысяч безработных на
этом рынке.
Идет дождь. Нас не принимают ни в местной тюрьме, ни
в жандармском управлении. «Ваши бумаги выправлены в
Синоп».
Мы стоим на площади у здания вилайетского управления.
Вымокли до костей. У меня начался приступ малярии, всего
трясет. Чтобы не свалиться на мостовую, опираюсь на плечо
товарища. Конвоирующие нас жандармы растерялись: не
знают, что делать.
Мы кричим во весь голос: «Долой фашизм!» Я дрожу от
холода, горю. Поем песни. Прохожие останавливаются. Несмотря
на дождь, собирается толпа. Наконец являются прокурор и
начальник жандармерии. Полицейские разгоняют народ.
Нас вталкивают в какой-то подвал в здании вилайетского
управления. Здесь мы просидели два дня. Кажется, что нас
оросили в огромную мусорную корзину... Кругом
пожелтевшие, истлевшие старые газеты, бумаги, книги.
Забыв обо всем, мы копаемся в старом бумажном хламе.
Мой товарищ ищет что-нибудь «новое», «свежее», хотя бы