В зеркале сатиры

Семенов Мануил Григорьевич

А Велемира они попросту не замечали. Велемир был свой, а раз свой — то какой же он мужчина! Они так привыкли к Велемиру, что, не стесняясь, даже делились с ним порой своими маленькими женскими секретами.

И это глубоко его оскорбляло. Уязвленная мужская гордость в сочетании с дарованным природой отнюдь не ангельским характером и сформировали натуру Велемира — натуру неподдающегося. Своей постоянной фрондой ко всем и ко всему Сорокин пытался привлечь внимание хотя бы одной из ста двадцати шести. И, видя тщетность своих попыток, еще больше ожесточался. Он, собственно говоря, и курить начал лишь для того, чтобы больше походить

на мужчину, и выпивал иногда в буфете после работы сто граммов, хотя от водки его мутило, а «Казбек» вызывал безудержный кашель.

Так продолжалось до тех пор, пока на фабрике появилась выпускница Пищевого института Лена Жильцова. Это произошло как раз в разгар описываемого конфликта. Она взглянула на Велемира новыми глазами, и многое в нем показалось ей привлекательным.

От простого, невзначай высказанного сочувствия до зарождения взаимной симпатии — один шаг. Два раза Лена «вытащила» Велемира в кино, один раз — на пляж. Воздействие на колючий, неуживчивый характер Велемира, таким образом, шло по двум линиям: официальной — в лице месткома и лирической — в привлекательном образе Лены Жильцовой. Это было очень счастливое сочетание.

— Пойми, Велемир, своим неправильным поведением ты кладешь пятно на весь наш коллектив. Неужели тебе не дороги интересы людей, с которыми ты работаешь и которые готовы относиться к тебе с уважением?

Так говорил профорг.

— Велемирчик, с каждым днем я вижу в тебе все больше хорошего. Но к чему эти чудачества, милый?

Так говорила Лена.

И вот однажды Велемир Сорокин явился к председателю месткома.

— Я хочу взять свое заявление обратно.

— А как же насилие над личностью?

— Его не было, я заблуждался.

— Но, может быть, все-таки у тебя есть какие-нибудь претензии к профорганизации?

— Никаких. И я теперь даже не курю. Лена не велела.

Для вящей убедительности Велемир похлопал руками по пустым карманам своего белоснежного, тщательно отутюженного халата.

Неподдающийся полностью капитулировал, и капитулировал вполне добровольно.

Теперь в ранние утренние часы в обеденном зале можно услышать такой разговор:

— Велемир, когда ты будешь платить членские взносы?

— Хватилась, я еще на позапрошлой неделе уплатил!

Девушки, подготавливающие столы к приходу посетителей, оборачиваются:

— Да что ты, Клава, к нему придираешься? Он у нас теперь дисциплинированный. На крестины-то позовешь? — спрашивают они Велемира.

Тот довольно улыбается. Он достиг того, чего так страстно добивался: его признали.

ТРУД — УДОВОЛЬСТВИЕ

В сущности говоря, никто ни разу толком не объяснил Вовке, что такое лень. Это маленькое и такое ласковое слово очень нравилось ему. Казалось, лень — это пушистый лесной зверек с очень симпатичной мордочкой и крохотными блестящими глазками или маленькая золотистая рыбка, которая то возится в речной тине, то, подплыв к берегу, греется на солнышке. Эти мысленные построения Вовки покоились не на фактах, а являлись плодом воображения. Но как бы там ни было, Вовка уверенно прокладывал путь к истине, как вдруг все его представления рассыпались, словно карточный домик.

Это случилось за обедом, когда папа, отложив газету, назидательно сказал:

— Лень — отвратительный пережиток прошлого. В обществе будущего ленивым не найдется места. Труд станет удовольствием.

Здесь

каждое слово было для Вовки загадкой. Что такое пережиток? Когда и где возникнет общество будущего? И как это может быть, что труд, то есть необходимость работать, превратится в удовольствие?

От всякой работы Вовка отбивался всеми силами. Она не приносила ему никакой радости.

Не дальше как вчера разыгралась такая сцена. Мама собрала обед и уже хотела нести на стол большую эмалированную кастрюлю с дымящимся супом, как вдруг выяснилось, что в доме нет ни крошки хлеба.

— Вова, — сказала ласковым голосом мама, — пойди-ка сюда, милый!

В этот момент Вовка, устроившись на сундуке, рассматривал карту, изображавшую путь, который проделали на плоту «Кон-Тики» пятеро норвежцев и один швед из Перу в Полинезию. Сундук стоял у окна, а за окном виднелась Москва-река. Вовка размышлял о том, удастся ли им с Саханычем и Лешкой раздобыть на стройке достаточно бревен, чтобы соорудить плот и отправиться на нем вниз по реке. При слове «милый» он насторожился. По горькому опыту Вовка знал, что такое обращение не предвещает ничего хорошего: наверняка его заставят сейчас что-нибудь сделать. Не отрываясь от карты, он все же отозвался:

— Что там еще? Я здесь.

— Вова, мой мальчик, сходи, пожалуйста, в магазин, купи хлеба.

Все Вовкино существо восстало против. Дом полон людей, а в магазин, выходит, кроме него, идти некому. Вот сидит за столом отец и что-то подчеркивает в журнале красным карандашом. Попробуй, скажи ему, что надо сходить за хлебом, он немедленно ответит:

— Я занят.

Или бабушка, что ей только сейчас и приспичило штопать чулок, могла бы выбрать другое время!

Наконец, Наташка совсем без дела, копается со своими куклами. Что стоит ей сбегать за хлебом, только завернуть за угол, тут и булочная. Но, конечно, мама скажет, что Наташке еще рано ходить в булочную. Однако на всякий случай Вовка говорит:

— Пусть Наташка сходит.

— Что ты, сынок, — отзывается мама. — Разве можно Наташу посылать в булочную, она еще маленькая.

Выходит, сдобу есть она большая, а вот покупать ее — маленькая… Впрочем, стоит ли рассуждать, только расстроишься. Остается последнее — применить военную хитрость.

— У меня палец распух, — неуверенно произносит Вовка и тут же спохватывается, поняв, что допустил непоправимую глупость. Мать будет допытываться, что да как, и, чего доброго, станет мазать палец зеленкой или йодом. — Ну ничего, я иду.

— Какой у тебя палец распух, покажи! — требует мама.

Но Вовка старательно прячет под рубашкой палец, который ему действительно прищемило недавно, когда они с Саханычем пытались сдвинуть с места бревно.

— Давно все прошло, — как можно равнодушнее говорит он. — Давай сумку. Какого хлеба взять?

Мать растолковывает ему, что надо купить: килограмм черного и две городские булки. Но Вовка все это явно пропускает мимо ушей, занятый злополучными бревнами: «Неужели нам не осилить бревно, если навалимся на него втроем? Можно, в конце концов, применить рычаги, употребив на них крепкие палки». Обуреваемый этими мыслями, Вовка спускается по лестнице и идет в булочную. И только оказавшись у прилавка, он обнаруживает, что забыл, какой ему нужен хлеб. На свой страх и риск он покупает килограмм белого и халу. А дома беззастенчиво врет, что черного хлеба не было, а городские булки оказались черствыми.