В зеркале сатиры
Шрифт:
Как-то на доске объявлений появилось объявление:
«В воскресенье состоится коллективная поездка в Белые Столбы за грибами. Желающих просят записаться в культмассовом секторе. Местком».
Невинное это мероприятие вызвало у Велемира приступ безудержной ярости.
— С кем согласовали, у кого спрашивали?! — кричал он председателю месткома. — Что для вас мнение рядовых членов профсоюза, — нуль без палочки? А может быть, я даже запаха грибного не переношу, а вы меня в Белые Столбы тянете?
Ему объяснили, что участие в грибном походе — дело сугубо добровольное.
— Вот всегда вы самовольничаете, всегда игнорируете интересы и запросы коллектива!
— Ну хорошо, Велемир, скажи, что интересует тебя? С остальными мы уже договорились.
— Можно было бы устроить экскурсию на бега или в зоопарк, наконец. Говорят, туда такого хищника из Бенгалии доставили, что он железную клетку в щепки разнес и 96 посетителей в пруд загнал. И стояли они по горло в воде, пока укротителя из цирка не вызвали. Вот это (по мне, я люблю сильные страсти. А разные там боровички да незабудки — детская забава.
Велемир Сорокин всюду и во всем видел несправедливость и нарушение его прав. В том, кому выдает ссуды касса взаимопомощи, в том, как культмассовый сектор месткома распространяет билеты в театры, в том, наконец, как распределяются путевки в дома отдыха и санатории.
— Опять Людка Петрова путевку в Анапу схватила, — ворчит Сорокин. — Вот что значит быть запанибрата с председателем месткома…
— Но, Велемир, как тебе не стыдно. Ты же сам сказал, что пойдешь в отпуск только в ноябре. Для Анапы это уже поздно.
— Думал в ноябре, а мог бы пойти и в августе. Чай, я не какой-нибудь подневольный раб, а свободный труженик. Могли бы и мне Анапу предложить.
Но если в другой раз ему предлагали пойти в отпуск раньше, так как в месткоме появилась путевка в Анапу, он возмущенно возражал:
— Не хочу идти в отпуск в пожарном порядке. Я вам не мальчишка, чтобы помыкать мною. Раз я запланировал свой отдых на ноябрь, значит, так и будет!
Бывали, конечно, в жизни Велемира минуты просветления, когда он безропотно оформлял стенную газету или ехал по поручению месткома в подшефный колхоз. Но происходил очередной заскок, и Сорокин снова становился самим собою — воинствующим и непримиримым бузотером.
Это рожденное в первые годы Советской власти и гражданской войны словечко необычайно точно определяло поведение Велемира на любом профсоюзном собрании. О, как он тогда паясничал и кривлялся!
— Регламент, регламент соблюдайте, а то ишь завели говорильню!
— Почему Петровой дали слово, я раньше записался?!
— Что значит прекратить прения? А может быть, я высказаться желаю!
— Не согласен! Требую занести в протокол мое особое мнение и довести его до сведения вышестоящих органов!
Мешать докладчику, сбивать с толку выступающих, путать председателя собрания — все это на языке Велемира и называлось применением на практике норм профсоюзной демократии.
Иногда кто-нибудь по-дружески говорил ему:
— А ведь ты демагог, Велемир.
— Но-но, поосторожнее с такими словечками. Сейчас не то время, чтобы зажимать права члена профсоюза.
И его терпели. С его существованием примирились так же,
Шло очередное профсоюзное собрание. Уже заслушали и обсудили доклад, проголосовали за решение, приняли к сведению различные сообщения в «разном», как вдруг поднялся со своего места Велемир Сорокин. Твердой, несгибающейся походкой он приблизился к столу президиума, передал председателю какую-то бумагу и таким же торжественным шагом вернулся в зал.
В президиуме прочитали записку. Кто-то сказал:
— Поступило заявление от товарища Сорокина. Зачитать?
— Читай! — ответил зал.
— Вот оно, это заявление:
«В профорганизацию фабрики-кухни № 8
от В. Сорокина
Заявление
Ввиду того, что профсоюзные собрания длятся обычно два-три часа, а перерывы для курения по решению большинства не устраиваются, я, как человек курящий, не могу не расценивать этот факт иначе, как насилие над личностью.
Исходя из вышеизложенного, с сего числа считаю себя от посещения профсоюзных собраний свободным. Велемир Сорокин, калькулятор».
Что тут началось! Одни требовали немедленно отобрать у Велемира профсоюзный билет, другие предлагали прогнать его с фабрики-кухни, третьи — судить общественным судом, как злостного дезорганизатора. Страсти накалились до предела.
Президиум посовещался и внес предложение передать дело Велемира Сорокина на рассмотрение месткома.
С этим все согласились.
И коллектив фабрики-кухни невольно был втянут в беспокойную жизнь. Местком создал комиссию, которой было поручено заняться Велемиром Сорокиным и заодно выработать меры повышения воспитательной работы. Комиссия потребовала объяснений отдельно от профорга, потом от самого Велемира. Но «герой» наш твердо стоял на своем. И неизвестно, чем бы кончился этот конфликт, если бы в дело не вмешались посторонние силы.
Впрочем, не совсем посторонние, если иметь в виду нового технолога фабрики Лену Жильцову.
В начале нашего повествования мы забыли упомянуть об одной немаловажной детали: в коллективе фабрики Велемир Сорокин был единственным мужчиной, если не считать шеф-повара Матвеича, давно уже достигшего пенсионного возраста. И это обстоятельство играло роковую роль в линии поведения, которую избрал для себя Велемир.
Дело в том, что в глазах ста двадцати шести девушек и женщин фабрики-кухни Сорокин не был мужчиной. Нет, все эти Даши, Маши и Кати отнюдь не придерживались монашеского образа жизни. У каждой были свои привязанности и увлечения. Появление в обеденном зале каждого нового посетителя мужского пола обычно вызывало у них самую живую реакцию. И, когда, пообедав и расплатившись, посетитель уходил, девушки еще долго разбирали его достоинства и недостатки.