В зеркале забвения
Шрифт:
Большим удовольствием было переводить художественные тексты. Здесь Гэмо вступал в невольное соревнование с авторами, стараясь передать на чукотском образную русскую речь. И тогда создавалась удивительная картина, как бы новое произведение, носившее в себе отпечаток, отличительный знак, неслышимую интонацию переводчика. Потому что именно Гэмо, а не кто другой, тот же Коравье, не могли использовать именно это слово, именно это выражение. Возможно, они нашли бы нечто другое, собственное, но явно отличное от того словесного изобразительного средства, которым воспользовался Гэмо. И тогда пришло объяснение, почему тексты, записанные Скориком в запятнанных жиром ученических тетрадях, не волновали его, хотя это были знакомые повествования о Вороне-Создателе, о путешествиях Сироты-Юноши, о приключениях чукотского Гулливера великана Пичвучина, в чьей рукавице помещалась вся охотничья байдара с гребцами и гарпунерами. Они отличались от живых рассказов бабушки Гивэвнэут или вдохновенных сказаний Онно пресностью плоского, последовательного повествования мучимого похмельным синдромом земляка, зарабатывавшего на целительную бутылку.
Кроме книг для чтения надо было переводить такие учебники, как арифметика. Причем не просто переводить, а наполнять содержание задач местными реалиями. Гэмо учился по довоенному учебнику, где попадались такие задачи: «Трое охотников убили шесть китов. Трех они съели. Сколько осталось?» В этой на вид простой задаче Гэмо поразила не столько неслыханная удача, когда всего лишь трое охотников добывают шесть морских великанов, а гигантский и неправдоподобный аппетит китобоев. Теперь он догадался: переводчик арифметического текста какие-нибудь там яблоки, цветы, картофелины русского учебника бездумно превратил в китов, создав поразительную и невероятную ситуацию.
Наверное, такого рода перлов немало было и в других учебниках, на других языках: учебники в издательстве ленинградского Учпедгиза выпускались более чем на десяти языках народов Дальнего Востока и Крайнего Севера Советского Союза.
Незнамов поднялся по широкой лестнице на четвертый этаж, минуя входы в книжный магазин, расположенные на первом и втором этажах. Он увидел в мутном стенном зеркале себя, седовласого, степенного мужчину в добротном костюме, белой, без галстука, рубашке. Чтобы избежать трудных вопросов, он решил, что будет выдавать себя за журналиста.
В редакционной комнате, с роскошным видом из огромного зеркального окна на Невский проспект и Казанский собор, сидели три женщины и один мужчина.
Представившись, Незнамов сказал:
— Я ищу редактора Владимира Ринтелена.
— Это я! — быстро отозвался мужчина, занимавший стол у окна.
Он встал и пригласил Незнамова в небольшой холл с диваном.
Усевшись рядом, спросил:
— Что вас интересует? Если последние издания учебников, то я их принесу.
— Нет, — остановил его Незнамов, — меня собственно интересуют не сами учебники, а его авторы… Дело в том, что я собираю материал о первых изданиях на чукотском языке, точнее о тех, кто принимал в этом участие… Вам знакомо такое имя — Юрий Гэмо?
Владимир Ринтелен выглядел молодо и спортивно. Особенно молодо выглядели пухлые, покрытые темным румянцем щеки.
Он наморщил лоб, задумайся.
— Юрий Гэмо… Юрий Гэмо… — несколько раз повторил он. — Надо посмотреть в старых изданиях. В какие годы он работал в издательстве?
— Сразу после войны… Он учился на северном факультете университета… Вы знаете, что был такой факультет?
— Конечно… Правда, я уже учился в Герценовском. Извините, я много лет занимаюсь чукотскими и корякскими учебниками, но такого имени не встречал среди авторов и переводчиков, — Владимир Ринтелен усмехнулся. Улыбка у него была застенчивая: — Прошу прощения, сейчас такое время, много самозванцев появляется. Я тут как-то видел афишу: «Мировая сенсация! Великий Шаман Чукотки Оюн-оглы! Дает представления, лечит все болезни, даже алкоголизм». Пошел из любопытства. И понял, что никакой он не чукча! И даже не якут, хотя часть имени — Оюн — якутская. Но оглы — это уже азербайджанская или турецкая составная часть. Подозреваю, что это европеец, но загримированный. Мне стало так смешно, что во время сеанса я громко захохотал! А там такие плечистые ребята! Надавали мне в шею, вытолкали из зала кинотеатра «Ладога». А ведь полный зал был, хотя билеты и не дешевые!
Незнамову не хотелось выглядеть в глазах этого симпатичного человека покровителем какого-то жулика, и он осторожно сказал:
— Вы знаете, возможно, я ошибаюсь… Может быть, он и не чукча.
— Судя по фамилии, он — чукча! — уверенно заявит, Ринтелен. — Гэмо в переводе на русский означает Незнаемый…
Незнамову показалось, что сердце у него остановилось. Кровь отхлынула от лица, и прошло какое-то время, прежде чем он снова нормально задышал. От проницательного Ринтелена не ускользнуло его состояние, и он сочувственно спросил:
— Ван худо?
— Нет, ничего, прошло, — отдышавшись, попробовал улыбнуться Незнамов. — Такая жара, дышать нечем…
— Да, — мечтательно протянул Ринтелен, — в такую жару хорошо бы за город, в лес, в зеленое поле. А лучше всего — в тундру, хотя там сейчас от комарья нет спасу. Идеальное место — берег Ледовитого океана! Как вспомню родной Энмелен, даже в такую жару становится легче.
— А Юрий Гэмо был родом из Уэлена, — зачем-то вспомнил Незнамов.
— Уэлен — одно из самых замечательных мест на Чукотке, — сказал Ринтелен. — Я там был всего один раз, и мне очень понравилось, и народ там какой-то особенный… Наверное, потому, что они живут как бы на большом пути между Азией и Америкой. Строго говоря, в этническом отношении, они народ смешанный. Смешанный с соседями — науканскими эскимосами. У них было так заведено: почти каждый уэленский мужчина брал жену из Наукана. Уэленцы раньше многих соплеменников познакомились с русскими, и вообще европейцами. Они перенимали много нового. У них был единственный на всю Чукотку шаман Млеткын, который знал русскую и английскую грамоту, языки, пользовался научными приборами, барометром, словом, слыл прогрессивным человеком. Ездил в Москву, встречался с Калининым… Но в чем-то не сошелся с большевиками. Его объявили врагом народа и расстреляли.
Незнамов не стал говорить о том, что Млеткын — родной дед по матери Юрия Гэмо.
Он попрощался с Владимиром Ринтеленом и вышел в густое жаркое пекло городской улицы.
Перейдя Невский, Незнамов нашел место на скамейке у фонтана и прикрыл глаза. Недалеко от памятника полководцу Кутузову коммунисты проводили митинг. Над небольшой кучкой людей висели два выцветших красных флага, но слова не могли пробить густоту жаркой влаги и доносились до Незнамова неразличимым гулом, не мешая думать.