В зеркале забвения
Шрифт:
13
Незнамов не очень любил вспоминать жизнь в детском доме. Это было совсем не то счастливое детство, о котором пели в песнях. Настоящее детство осталось в смутных воспоминаниях об отчем доме, о заходящем солнце, положившем свои алые лучи на крыльцо, на волосы матери, об улыбке отца. Разлука с родителями, детский дом и начало войны… Через село отступали красноармейцы, грязные, непохожие на бравых воинов из плакатов и песен. Они шли молча и не отвечали на крики оставляемых врагу людей.
Немцы не
Маленький Незнамов внутренним чутьем понимал, что опасно спрашивать о судьбе своих родных. Ему вбили в голову, что он должен быть благодарен Советской власти за то, что ему удалось избежать участи родителей: его не сослали в холодную Сибирь. Однако с годами Незнамов по крупицам собрал сведения об отце и матери. Узнал, что не русский он, а ингерманландец, а фамилия «Незнамов» явно указывала на искусственность ее происхождения. После смерти Сталина пошла волна реабилитаций, которая длилась несколько десятилетий. Сначала Незнамову выдали справку о том, что его родители были «незаконно репрессированы», а перед самой перестройкой вернули дом. А вот собственную фамилию — Гаврин — ему так и не удалось заполучить, потому как для этого надобно было пройти через сложнейшие бюрократические процедуры и народный суд. Гавриных в селе было множество, а вот Незнамовым Георгий был один, и, в конце концов, это ему даже стало нравиться.
Незнамов обычно завтракал в буфете на своем этаже, где его уже узнавали, здоровались с ним. Однако и буфетчица, и судомойка могли только гадать об истинном его занятии и положении в обществе. Он явно не был «новый русскими», хотя, по всему видать, деньги у него водились. Но не сорил ими, не бросал их без счета, и это вызывало к нему особое уважение.
Часто за завтраком к нему присоединялся Борис Зайкин. Не спеша вместе пили чай и разговаривали, обсуждая нынешнее политическое положение. Как-то завязалась беседа о родословных коренных жителей Санкт-Петербурга.
— Надеюсь, что и наши потомки нас будут помнить…
Из этих слов Незнамов понял, что его новый друг и собеседник о своей родословной не очень осведомлен.
— Мои родители были репрессированы, как кулаки…
Зайкин вздохнул и сказал:
—
Он посмотрел на недоеденный бутерброд с колбасой.
— Сколько же человечество будет бороться за еду? Ведь, по научным данным, ничего не стоит накормить всех до последнего жителей нашей планеты! А даже мы, граждане недавнего общества развитого социализма, так и не решили этот вопрос: то перегоняли Америку при Хрущеве, то при Брежневе боролись за продовольственную программу… А ведь ничто так не унижает человека и не сводит его на уровень животного, как голод. Можно быть плохо одетым, немытым, небритым. А вот голодным…. Говорят, во время блокады, случалось, и людей ели, но однако об этом строго запрещено писать и упоминать.
— Зато сегодня еды — завались! Сколько всего лежит на прилавках в ларьках… Давеча заходил на Мальцевский рынок…
— А цены! — перебил Зайкин. — Моей здешней зарплаты, пенсии, чаевых, да Тониной пенсии нам хватает едва-едва… Уплатим за квартиру, телефон, электричество — остается только-только… А ведь есть такие, которые перебиваются только на эту нищенскую пенсию, которая в десять раз меньше, чем социальная помощь безработному в Англии.
В буфет вошли несколько человек с охранниками. Они по-хозяйски устроились за столиком у окна и заказали себе пива, которое здесь было в два раза дешевле, чем в баре. Один из них дружески кивнул Зайкину.
— Хорошо знаю его отца: бывший секретарь Куйбышевского райкома КПСС. Нынче — совладелец банка… «Новый русский»… Кстати, моя Антонина спрашивала о вас… Правда, она неважно себя почувствовала после вашего ухода, но сейчас вроде ничего… У нее такое впечатление, что она с вами уже встречалась…
Кровь отлила от сердца Незнамова, и он почувствовал тупую боль в груди.
— Где мы могли с ней встретиться? Всю войну я провел на оккупированной территории, в детском доме. А потом почти безвыездно работал в районной газете..
— Но она утверждает, что ваше лицо ей очень знакомо…
— Это случается…
Предчувствие беды не позволяло Незнамову пускаться в откровения, внутренний запрет сковывал и мысль, и речь, и он мог только пробормотать эти слова.
— Она у меня удивительная женщина, — продолжал Зайкин. — Образование у нее неполное среднее, после восьмого класса она регулярно не посещала школу, а, закончив курсы, работала копировщицей в разных проектных учреждениях. Но мудрая и справедливая. Житейская мудрость у нее исконная, так же как и чувство собственного достоинства. Я как-то в шутку спросил ее: может, твои родители какого-нибудь благородного происхождения, а мама устроилась в туалет, чтобы скрыть от советской власти свое аристократическое прошлое? Но она только засмеялась в ответ.