В зеркале забвения
Шрифт:
— Ничего не выйдет.
— Почему? — удивился Георгий Мокеевич.
— Потому что на Чукотке никогда не вырастет хлопок!
Незнамов уже не искал самого Юрия Гэмо, даже его следов, а лишь пытался себе представить его городское окружение. Он отказался идти в другой Музей этнографии, Кунсткамеру, где, по словам Зайкина, находился хороший отдел первобытных народов не только Сибири, но и всего остального мира.
— Как-то все это не очень хорошо, — заметил Незнамов.
— Что не хорошо? — не понял Зайкин.
—
Зайкин немного подумали согласился: — Да, верно: это не очень хорошо… Мне как-то это не приходило в голову.
Незнамов теперь полюбил бродить по городским паркам. Позади «Спаса-на-Крови» он входил в Михайловский сад, оттуда шел на Марсово поле, и, пройдя открытые торжественные зеленые просторы, окаймленные старинными зданиями, пройдя через мостик, входил в сумрак Летнего сада. Он, не спеша, проходил мимо античных статуй, вглядываясь в выщербленный от времени и непогоды мрамор, старался не думать ни о чем, а просто впитывал в себя настроение этого зеленого острова посреди большого шумного города.
Сумрак леса и сумрак парка были совершенно разными, и окрестные леса Колосово, глухие и темные, не шли ни в какое сравнение с декоративной зеленью городских садов.
Каково было Гэмо очутиться в замкнутом пространстве, ограниченном высокими деревьями, закрывающими горизонт? Незнамов пытался представить себе его ощущения, но почему-то этого не получалось, и вместо этого приходили на память собственные переживания военных времен, когда в колосовских лесах слышались выстрелы и гремели взрывы. Немцы боялись леса и нещадно расправлялись с теми, кого подозревали в связях с партизанами.
Несколько дней проведя в Эрмитаже и Русском музее, Незнамов почувствовал тяжелую усталость от такого обилия впечатлений, от картин в золоченых и бронзовых рамах, блеска красок, роскоши дворцовой обстановки. Порой его голова буквально раскапывалась к концу дня, и сон долго не шел в растревоженное сознание.
То, что в его мыслях всегда присутствовал его двойник, — во благо или признак его неполноценности? Может быть, это раздвоение — причина вечного недовольства собой и неуверенности, способен ли он к более важной и содержательной деятельности? И почему эти мысли никогда раньше не приходили к нему, а появились только в эти дни, когда он приехал в Петербург пройти по следам. Юрия Гэмо? И эта постоянная, неутихающая, то усиливающаяся, то слабеющая боль в сердце, когда вдруг дыхание становится коротким, словно резко уменьшается вместимость легких? Этого раньше тоже не было, и вообще Незнамов никогда не жаловался на свое здоровье и на своей памяти никогда не брал больничного листа.
Каждое приближение к Юрию Гэмо отзывалось болью в сердце — это Незнамов приметил, у него даже появилось предчувствие некоей опасности, и все чаще думалось: а не прекратить ли все и уехать к себе в деревню Тресковицы, в свой дом на краю села, утонувший в высоких травах? Но неподвластная ему и его сознанию сила продолжала держать его в этом раскаленном необычным летним
Из Иностранной комиссии Союза писателей пришло извещение о том, что Гэмо присуждена международная итальянская литературная премия «Гринцане Кавур» и надо лететь в Милан за ее получением.
— Ну вот, — сказала Валентина, — а ты переживал, когда тебе не дали Государственной премии… Много ли советских писателей удостоены иностранных литературных премий? Даже те, у которых и Сталинская, и Ленинская, и Ленинского комсомола?
Поездка в Италию показалась Гэмо сказкой.
В кабинете основателя издательства и собирателя деревянных морских скульптур, которые прикреплялись к бушпритам парусников, он давал бесконечные интервью репортерам итальянских газет. Выяснилось, что хотя Гэмо считается уже лауреатом премии «Гринцане Кавур», он должен участвовать еще в окончательном туре вместе со знаменитым бразильским писателем Жоржи Амаду. Напрасно Гэмо пытался убедить владелицу издательства синьору Джанкарло Мурсию отказаться от такого неравного и обреченного для него на неудачу соревнования. Матрона-издательница была непреклонна.
Сама церемония окончательного выбора главного лауреата происходила в средневековом городе Альба, на фоне древних развалин. К удивлению Гэмо, он оказался главным лауреатом и на радостях крепко напился прекрасным белым итальянским вином.
К радости примешивалось удивление и ощущение какой-то ошибки. Проснувшись поутру в номере гостиницы, Гэмо еще раз достал диплом и чек на внушительную сумму.
Можно посмотреть Италию, побывать в Венеции и накупить кучу подарков Валентине и детям.
Венеция походила на когда-то приснившийся сон, оставшийся в отрывках и слишком прекрасный, чтобы воспринимать его всерьез. Единственное, что портило впечатление — это запах затхлой воды из многочисленных каналов и протоков, да запах горелого бензина от моторных лодок, неожиданно напомнивший уэленский берег в летнюю пору, когда возвращаются вельботы с моржовой охоты и люди несут еще не остывшие моторы наверх, в колхозную мастерскую.
В поезде Венеция — Рим Гэмо пошел в вагон-ресторан выпить пива. Он почти до самого Рима сидел у окна, всматриваясь в жизнь Италии, такой далекой, недостижимой, как сказочная страна карликов и великанов, где происходили необыкновенные события, неуместные в жизни обыкновенных людей.
Невероятно тянуло домой, в Ленинград, на Чукотку, к родным, и, если бы не фиксированный день вылета на аэрофлотовском билете, он бы сел на ближайший самолет.
Вернувшись в свое купе, Гэмо обнаружил исчезновение чемодана и двух сумок с подарками. Он вызвал проводника, кое-как объяснил случившееся, на что проводник, хотя и на своем родном итальянском, но удивительно понятно сказал:
— Это Италия, и здесь надо смотреть в оба!
17
Старший сын, Сергей, переехал в собственную комнату и устроился работать на Фарфоровый завод имени Ломоносова. Младший, Александр, увлекся фехтованием и повесил над своей постелью рапиру. Дочка училась в школе. Будучи девочкой послушной, она безропотно закончила музыкальную школу, но, сдав экзамены, закрыла крышку пианино и после ни разу близко не подходила к инструменту. Пока она интенсивно занималась французским языком, собираясь поступать на филфак Ленинградского университета. Дети к Чукотке большого интереса не проявляли, хотя при получении паспортов они дружно объявляли себя чукчами.