Валентина
Шрифт:
Утром двадцать четвертого июня они ждали под жарким летним солнцем. Среди саперов бытовала примета, что до начала наступления никто не должен ступать на мост, пока по нему не пройдет авангард. В течение нескольких недель, пока строились мосты, здесь было полно солдат. Лагеря росли по берегам реки, как грибы после дождя, – палатки, хижины, бивуаки, кибитки, лошади, артиллерия и груды провианта и амуниции. Здесь были и солдаты, и квартирмейстеры, и артиллеристы, и повара, и связные, и хирурги с санитарами, а штабисты прибывали в своих экипажах и занимали самые удобные помещения. Это было вполне в духе штабных офицеров и всех приближенных к генералитету, всех, кто редко бывает на поле сражений, что и вызывает к ним в армии всеобщую ненависть.
Здесь были также женщины и дети, чье присутствие
Утром двадцать четвертого, через два часа после рассвета, три колонны двинулись к берегу Немана и остановились у трех мостов. Это был кавалерийский полк, один полк кирасиров маршала Гуше и два пехотных полка корпуса маршала Нея. По сигналу, поданному из центральной колонны верховым офицером в яркой кирасе и кивере с красным плюмажем, первые лошади и солдаты вступили на понтонные мосты. Те, кто находился сзади, приветствовали их громким криком. Сначала крик был нестройным и неуверенным, однако по мере того, как ручеек перешел в широкий поток, крик становился все дружнее и громче. Он катился и достигал передовых отрядов, грохоча, как гром. Солнце поднималось все выше, и люди под своими плотными мундирами обливались потом, под их размеренным тяжелым движением потрескивали мосты, которые сверху слегка заливала вода. До темноты двадцать тысяч человек и тысяча лошадей пересекли границу с Россией. Вторжение началось.
Де Шавель в последние три дня передвигался в составе наполеоновской свиты; Наполеон встретил его весьма холодно по возвращении из Чартаца. Он был полностью осведомлен о причине отсутствия главы разведывательной службы, и известие о том, что его предполагаемые союзники в Великом Герцогстве шпионят за ним, в сочетании с подробностями дурацкой интриги, в которую оказались втянуты Мюрат и какая-то женщина, были причиной его дурного настроения, которое он не замедлил излить на Де Шавеля.
– Надеюсь, вы сами не путаетесь с этой графиней Груновской, – сказал Наполеон, глядя на полковника жесткими, как камни, глазами, свинцовый блеск которых свидетельствовал о том, что император был готов взорваться. Де Шавель ответил быстро и спокойно:
– Эту даму нацелили не на меня, сир. Я просто помешал всей этой интриге и предоставил несчастной наше покровительство. И уверяю вас, оно ей действительно нужно.
– Всем что-то нужно от нас, – раздраженно сказал император. – От нас все время что-то требуют, требуют и требуют, а стоит нам самим обратиться с какой-либо просьбой – то они сразу в кусты!
Его злили австрийцы, посмевшие отказать ему в дополнительных силах и средствах для ведения русской кампании. А учитывая то, что он разбил их в пух и прах при Ваграме, а затем женился на эрцгерцогине и оказывал поддержку австрийскому императору, поскольку тот стал его тестем, их неблагодарность возмущала его до глубины души. Все ненавидели его, завидовали ему и открыто лебезили перед ним, а стоило ему только отвернуться, кусали за пятки, как трусливые дворняжки. Он породнился с Габсбургами, но знал, что все равно не может доверять им. Равно, как и собственной жене – она была глупа и легкомысленна, на свое несчастье, он слишком хорошо видел, что она из себя представляет, однако испытывал потребность в чьей-нибудь поддержке, кроме поддержки своих солдат. Он больше времени стал проводить со своим сынишкой, стремясь получить от этого общения любовь и тепло, чего и не ждал уже от своей супруги. Только лишь Мария Валевская была рада ему и никогда ни о чем его не просила и ни в чем не упрекала. Он по-своему любил ее, однако этого ему было мало. В постели она была робка и сдержанна, вся в плену предрассудков, и в конце концов, когда она попросила его отказаться от" этого аспекта их взаимоотношений, чтобы ее не мучали больше угрызения совести, Наполеон согласился без особых сожалений. Теперь ему была нужна не бывшая любовница, а жена, императрица, которая поддерживала бы его и до его возвращения правила Францией. Даже Жозефина, которую он обожал со всей силой слепой страсти, интриговала против него и заводила любовников, пока он воевал. И у него не было ни малейшего желания сочувствовать графине Груновской или еще кому-либо.
– Прекрасно, – бросил он. – Дело закончено. Вы распорядились, чтобы за Груновским велось наблюдение? И за всей его компанией? Включая и Потоцкого – похоже, что вообще никому нельзя доверять!
– Все сделано, сир, – сказал Де Шавель: – А теперь мне бы хотелось обратиться к вам с просьбой.
– Я занят, – холодно ответил император. – Если это просьба личного характера, советую вам обратиться с ней в другое время.
– Это личная просьба, сир, – сказал Де Шавель. – Но позвольте обратиться с ней именно сейчас, потом будет поздно. Мне бы хотелось вернуться в свой полк.
Наполеон внимательно посмотрел на него.
– Вы просите разрешения вернуться на поля сражений? Вы хотите воевать под командованием Нея?
– Да, сир. Здесь я закончил свою работу. В России мои услуги не понадобятся. Я год выполнял эти обязанности, а теперь прошу вас позволить мне опять участвовать в сражениях.
– Гм, – вполголоса заметил император. – Довольно необычно слышать, что кто-то желает участвовать в сражениях, а не увиливает от них. Скажите мне вот что, Де Шавель! Только пусть это будет правда, чистая правда, не надо меня обманывать!
– Хорошо, сир, я скажу вам правду, обещаю. Что вы желаете знать?
– Как вы считаете, только ответьте мне от чистого сердца, – мы победим?
Вопрос поразил Де Шавеля, но он был еще больше поражен, когда увидел бледное лицо императора с запавшими глазами, в которых светилась тревога и которые напряженно всматривались в его глаза в надежде обрести уверенность. «Как вы считаете, мы победим?» Это было невероятно.
– Я удивил вас, – неожиданно сказал Бонапарт. – Вижу это по вашему лицу, полковник. Я и сам себе удивляюсь. Сам я уверен в этом – не хочу, чтобы вы меня превратно поняли. Я сам верю в победу. Но все вокруг меня шепчутся, сомневаются… Я хочу знать, что думают солдаты, именно они имеют для нас основное значение. Ответьте мне. Вы предвидите победу?
– Да, сир. – Де Шавель ответил не раздумывая. – Я почти четырнадцать лет служу под вашим командованием. Я сражался и в Египте, и в Италии; и во всей Европе. Я ни разу не видел, чтобы вы проиграли сражение. Вы одержите победу над царем так же, как и над другими своими противниками. Ваша армия знает это. Как вы сказали, сир, основное значение имеют солдаты. А они пойдут за вами хоть на край света.
Наполеон поднялся, лицо его осветилось радостью; как всех итальянцев, его легко можно было тронуть до слез, и слезы стояли в его глазах, когда он протянул руку Де Шавелю.
– Я освобождаю вас от ваших обязанностей, Де Шавель. И приказываю вам быть при мне под командованием маршала Нея. Благодарю вас. Когда армия говорит таким голосом, нас может ждать только победа.
Через три дня после того, как передовые части перешли Неман и вступили в Россию, прибыл Наполеон и его штаб. С ним были Мюрат и его любимец маршал Жино, служивший в качестве его адъютанта с итальянской кампании 1789 года. Наполеон ехал на своем сером коне; ветеран многих войн, он провез Императора по всей Европе, и многие видели его в дыму сражений. Теперь прославленный серый конь приближался к центральному понтону, сопровождаемый кавалькадой маршалов и штабных офицеров, чьи яркие мундиры и богато убранные лошади резко контрастировали с маленьким человечком в темно-сером полевом сюртуке и черной треуголке с кокардой Французской Империи, восседающим на просто, по-солдатски оседланном коне.