Валькирия рейха
Шрифт:
– Я не знаю, – он даже не сразу сообразил, кого она имеет в виду. Он хотел любить Хелене, какое ему дело, пришла ли Эльза. Слава богу, что пришла – лишь бы не мешала. Он привлек Хелене к себе, но она снова отстранилась, встревоженная чем-то. Тогда, недовольный, он встал, снова накинул на плечи китель и, закурив сигарету, направился к окну. Раскрыл форточку. Откинувшись на подушку, Хелене с улыбкой наблюдала за ним. Его мальчишеская вспыльчивость и совсем не мальчишеская страсть и искушенность в любви беспрестанно удивляли ее. Он чувствовал, что Хелене пока не настроена заниматься любовью, и, чтобы успокоиться, вспомнил горничную:
– А знаешь, – сказал он, глядя в окно, – пока тебя не было, девица, которая, как я понял, работает у твоей сестры служанкой, никак не хотела впускать меня в дом. Очень бдительная фрейлян. Мне даже показалось, что прежде, чем спросить разрешение на то у своей хозяйки, она взяла консультацию в гестапо…
– Не исключено, что девица и сама работает в гестапо, – Хелене, похоже, не удивилась его словам, – несмотря на всю внешнюю беспечность, скорее всего это так и есть. Мюллер всюду имеет своих людей. Уж, конечно, он не упустит случая поставить под контроль собственную любовницу, прислав ей в обслугу своего агента. А вдруг он у Эльзы не единственный, – Хелене рассмеялась. Эрих обернулся.
– Твоя сестра – любовница шефа гестапо? – он присвистнул, – это неплохое знакомство.
– Очень неплохое, – согласилась Хелене иронично, – в определенных обстоятельствах, конечно. Когда например, Лауфенберга за дебоширство вывели однажды из ресторана «Дом летчиков» и даже посадили под арест, – вспомнила она. Пришлось обращаться к Мюллеру, чтобы он договаривался со своим коллегой из уголовной полиции. Сгодится Генрих и в других делах, – она усмехнулась, перед глазами мелькнула совместная прогулка в Праге в июне 1942 года. – Что же до Эльзы, – Хелене вздохнула, – она всегда легко устраивала свои дела с мужчинами. Сначала она хотела заняться своим непосредственным шефом, доктором Геббельсом. Тот же – всегда не прочь. Но пришлось отговорить сестру. Из-за Магды. Тогда она взялась за Мюллера, и, как видишь, вполне успешно. Здесь ей ничего не угрожает, его первая жена и дети остались в Баварии, свободен и, в общем, недурен собой. А если еще взять в расчет все его огромные возможности по части сыска и генеральскую зарплату – как раз тот самый принц, о котором Эльза давно мечтала. Мы же выросли в бедности, – призналась она грустно. – Наши матери были родными сестрами. Они обе примерно в одно время вышли замуж, и у обеих родились дочери. Но судьбы их сложились по-разному. Мать Эльзы жила в достатке, ее муж был преуспевающим коммерсантом, а мы все время нуждались. Мой отец служил в авиации в Первую мировую войну. Вместе с Герингом и обоими Рихтгофенами. Он был тяжело ранен в конце войны и остался инвалидом. Теперь его причислили к сонму героев, а тогда, после войны, когда моя мать обратилась за пособием, один генерал авиации долго морщил лоб, вспоминая, кого же это фрау имеет в виду, какой такой Гюнтер Райч. Хотя имя моего отца во время войны было хорошо известно каждому мальчишке, не говоря уже о военачальниках. Ему самому стало неудобно от собственного лицемерия. Моя мать смотрела на него, и он видел, что она не верит ему. Тогда он вспомнил. И знаешь, что он сказал? Он даже не посочувствовал ее несчастью. Он сказал, что с таким ранением Гюнтеру было бы лучше вовсе умереть. «Жаль, что он не погиб, – заявил генерал, – я полагал, что он мертв, а теперь я разочарован. Если бы он погиб, он навсегда остался бы героем Германии, а так – всего лишь обуза для нации». Так мой отец перестал быть легендарным летчиком, а стал неудачником. Конечно, никакого пособия мы не получили. Друзья, Геринг и Вернер фон Рихтгофен, старались помогать моей матери, но после разгрома они и сами остались не у дел и тоже нуждались. Мать ничего не сказала отцу о разговоре в военном ведомстве, она даже обманывала его, убеждая, что пособие выплачивается. Но он все понимал. И от горечи оскорбления ему становилось хуже. Мать любила его, очень любила. Она безбоязненно брала все тяготы на себя, но он угасал, болезнь прогрессировала, и однажды мы с мамой остались одни, – Хелене замолчала, опустив голову. Эрих подошел и сел рядом с ней, – мать Эльзы, – продолжила она, – была очень привязана к своей сестре. Ее муж хорошо относился к нам. Благодаря им, наша жизнь была еще сносной. Но через несколько лет после смерти моего отца родители Эльзы погибли. Их машина упала с моста, и они утонули. Мать взяла Эльзу к нам. По наследству Эльзе досталась фирма ее отца. Но моя мать, которая стала управлять ею, была неопытна в коммерческих делах. Она доверилась людям, которые ее разорили. Мы снова остались без пфеннига за душой. Вот так, втроем, пережили голод, разруху. Было очень трудно. Мать выбивалась из сил, делала самую грязную работу, чтобы прокормить нас. В конце концов, благодаря поддержке Рихтгофена она добилась-таки пенсии за отца, но этой суммы хватало только на то, чтобы платить за комнату, которую мы снимали в доме, где кроме нас проживало еще шестнадцать семей. Мы помогали матери, чем могли. Я рано пошла работать, и Эльза вслед за мной. Мы собирали мусор, мыли посуду в ресторанах. Две чумазые девчонки, в то время нам было не до нарядов. Богатые евреи Штумсы, жившие напротив, обзывали нас «заморышами». Они даже не могли себе вообразить, что однажды они сами останутся без гроша и без крыши над головой. Их двоих сыновей отправят в Бухенвальд, а горделивый отец семейства будет ползать в ногах у Эльзы, умоляя ее «сделать протекцию». Как она рассказывала, она не стала вспоминать старику прошлое. Мюллер выпустил одного из Штумсов из лагеря, и им позволили уехать из Германии. Второй, к сожалению, не дожил, умер от воспаления легких в лагере. С приходом фюрера к власти вся наша жизнь стала другой. К моему отцу посмертно вернулась слава, которую он заслужил. Герман Геринг не забыл своего друга. Он не забывал нас и в трудные годы, и уж тем более, когда его партия победила на выборах в рейхстаг. Да и как он мог забыть? Уже став взрослой, я узнала, что вовсе не Эмми Зоннеманн могла бы стать второй женой рейхсмаршала, а моя мать. Она была красивой женщиной, да и сейчас не стала хуже, несмотря на все, что ей пришлось пережить. Герман и теперь расположен к ней. Но мама – она безнадежный однолюб. Она так долго боролась за отца, что теперь даже не может вообразить, как можно изменить хотя бы памяти о нем. Конечно, я считаю, что Герман сделал для нас очень много. Он заразил меня любовью к небу, он вдохновил меня, чтобы стать летчицей. Признаюсь, в детстве я никогда не мечтала о военной карьере, и мать долго не соглашалась, чтобы я поступала в летную школу. Но Герман уговорил ее. Ему всегда это удавалось. Она ему доверяла. Да и кому другому, кроме него, она могла довериться? К тому же здоровье подводило ее, на лечение были необходимы деньги, а в армии хорошо платили. Несмотря на трудное детство, природа у меня оказалась крепкая. Я легко прошла медкомиссию. Имя моего отца, ходатайство, точнее, что скрывать, просто приказ Геринга «принять» и рекомендация Вернера фон Рихтгофена, командира легиона «Кондор», сражавшегося в Испании, сыграли свою роль. Меня приняли, единственную девушку на курсе, да и во всем училище. Так решилась моя судьба. Мне так и суждено оставаться единственной до сих пор, во всяком случае, в своем высоком, избранном положении. Эльза тоже пошла учиться. Но не в летное училище. О том, чтобы определить ее в авиацию, даже речи не было. Герман сразу понял, что в Люфтваффе от Эльзы толку мало. Эльза стала журналисткой, и однажды весьма удачно, не без помощи Геринга, добилась большого интервью у Геббельса. С тех пор он неотлучно держит ее при себе. Если бы я не была дружна с Магдой, я не исключаю, что фрау Геббельс давно бы уж именовалась не она, а моя сестра. А кстати, надо позвонить им, хоть и поздно, – Хелене обернулась на часы, – если Эльзы нет дома, значит, Мюллер уехал со службы, и она теперь у него на Ванзее. Надо сказать ей, что я завтра улетаю, и если она хочет проводить меня, пусть приезжает на аэродром.
– Оставь, – Эрих потушил сигарету в пепельнице, потом обнял Хелене, прижимая к себе, – ей и так все рассказали. Шеф гестапо и горничная заодно. Я сегодня все узнал и о твоей матери, и об отце и о Германе Геринге, чего не знал раньше. Заодно об Эльзе и обо всех ее высокопоставленных любовниках. Еще с утра имел удовольствие познакомиться с фрау Гейдрих. Но теперь – хватит, – он осторожно опустил Хелене на подушки, – теперь только я, Лена. Теперь только мы вдвоем. И больше никого. Я больше ничего не желаю знать. Я люблю тебя…
Наступившее утро выдалось ненастным и промозглым. Погода резко переменилась. Нависли серые облака, подул пронзительный северо-западный ветер, посыпал мелкий, как крупа, снег. Он летел в лицо, слепил глаза, набивался за воротник. Эльза так и не появилась дома. Долгожданный разговор с матерью, которой Хелене позвонила в Дрезден, оказался вовсе не радостным – фрау Кристина жаловалась на здоровье и не на шутку рассердилась, когда Хелене сообщила ей о дне рождения Геринга и о том, что на свой страх и риск передала ему поздравления от нее.
– Он был очень рад. Ты зря упрямилась, мама, – заключила она.
И тут же пожалела: упреки градом посыпались на ее голову. Хелене даже не успевала отвечать. Затем, без всякого перехода, фрау Кристина начала пересказывать и ужасаться сведениям, почерпнутым из газет, о положении на фронте и со слезами в голосе жалеть, что позволила Герману «устроить все это» – так она называла службу Хелене в Люфтваффе. Потом спросила об Эльзе. Посетовала, что та хоть и живет в Берлине, но совсем от рук отбилась. Хелене даже пожалела, что позвонила. Она взглянула на часы – надо лететь на аэродром. Мысленно представила себе возвращение в полк и объяснение с Андрисом, которого не избежать после того, как Хартман «открыл ему глаза». Она очень надеялась, что Эльза все-таки приедет на аэродром. Неужели в министерстве пропаганды столько работы, что невозможно оторваться? Спустя час она уже стояла перед своим «вервольфом», готовым к взлету, все время оборачиваясь в ту сторону, откуда могла появиться машина. Время катастрофически таяло.
Но сквозь снеговую завесу различимы были только расплывчатые фигурки технического персонала аэродрома, служебные постройки у кромки поля, а дальше – снег, только снег… Нет, видно, не приедет. Хелене только сейчас почувствовала, что буквально окоченела от холода. Из кабины своего истребителя Эрих наблюдал за ней. Наконец Хелене стряхнула снег с летной куртки, натянула шлем: ждать больше нельзя. Поднялась на крыло и, дав Эриху сигнал «приготовиться к взлету», села в «вервольф». Стекло кабины захлопнулось. Протяжно завыв, заработали винты, самолет медленно тронулся с места, выруливая на взлетную полосу. Постепенно набирая разбег, оторвался от земли. И в это время на летное поле выехала машина. Решив, что сестра просто опоздала, Хелене, совершив маневр, развернула самолет и снова пошла на снижение. Но это была не Эльза. Эльза не могла приехать на такой роскошной машине с правительственными номерами. «Кто же это? – подумала Хелене недоуменно, – не Геринг – точно. И не Магда Геббельс. Это не их номера.»
Адъютант предупредительно распахнул дверцу и из черного «мерседеса» вышел шеф Третьего управления службы имперской безопасности, внутренней СД, группенфюрер СС, Отто Олендорф. Ветер рвал полы его длинной черной шинели с белыми обшлагами. В руках он держал пышный букет алых роз. Увидев, что самолет уже поднялся в воздух, он положил розы на снег и поднял руку, затянутую в элегантную кожаную перчатку, как бы посылая ему вслед прощальный привет. Он не рассчитывал, что самолет снова пойдет на посадку. Однако Хелене не могла улететь, не поблагодарив генерала за столь неожиданный и приятный сюрприз. Она знала Олендорфа давно. Они встречались еще в 1941 году в Симферополе, когда Олендорф командовал «айнзатцкомандо Д», одним из боевых подразделений СС, созданных в 1938 году Гейдрихом. Помимо того, что шеф Третьего департамента считался одним из самых интересных и обаятельных мужчин в Берлине и мог служить эталоном нордической красоты, он был человеком образованным и интеллигентным. Олендорф окончил два факультета университета: права и экономики и кроме исполнения своих непосредственных обязанностей по обеспечению безопасности рейха курировал также вопросы внешней торговли. Наряду с Шелленбергом он считался одним из наиболее талантливых «птенцов из гнезда Гейдриха», которым прочили большое будущее.
Приезд Олендорфа неприятно удивил Эриха. «А может быть, она все-таки была с ним? С чего бы вдруг он приехал с цветами?» – мелькнула тревожная мысль. Он почувствовал, как все напряглось у него внутри. Не гнев рождался в его душе, и даже не ревность – его охватила холодная, расчетливая ярость. Поднявшись откуда-то из глубины, от живота, свинцовым кольцом сдавила его горло. Еще мгновение – и он разрядит в этого здорового породистого самца и его утонченного белоручку-адъютанта по фамилии Шуберт, потомка великого композитора, весь боевой запас своих пулеметов. Но сдержался. Пристрелить на месте высокопоставленного чиновника – тогда уж точно беды не миновать… Главное, Хелене достанется.
Описав круг над летным полем, «черный вервольф» приземлился. Открылась кабина. Сдернув шлем, Хелене спрыгнула на землю и поспешила навстречу генералу. Держась на низкой высоте, Эрих на своем истребителе пронесся прямо над их головами. Казалось, выпущенные шасси вот-вот заденут кого-то из них: или Хелене, или Олендорфа. Они говорили недолго. Порывистый ветер трепал белокурые волосы Хелене. Цветы она взяла. Потом снова села в самолет. По возвращении на фронт она ни словом не обмолвилась о содержании разговора с Олендорфом. Некоторое время спустя, оставшись с ней наедине, Эрих, как бы невзначай, осведомился нарочито равнодушным тоном: