Валькирия рейха
Шрифт:
– Герда Дарановски? – улыбнулась Хелене, – Эриху будет интересно узнать об этом.
– Подумай, Хелене, – Геринг отложил папку и обнял Райч за плечи. – Стоит ли тебе предпринимать столь решительные шаги? Уходить в отставку самой, менять командование полком, перетряхивать эскадрильи, и это в условиях постоянного наступления русских по всему фронту. А сам Хартман, как он будет выполнять задания, после всего этого? Да его собьют в первом же бою. И ладно бы по делу, а то из-за какой-то Герды Дарановски, – Геринг презрительно хмыкнул, – связистки из штаба. Да от нее духа не останется, отправится домой, я договорюсь с военной полицией. Из-за Герды Дарановски я буду терять лучших асов. Придумали тоже, особенно фон Грайм! Вот что, Хелене, – он снова прошелся по кабинету и обернулся к Райч: – Возвращайся в полк, и – все забыто. Никто ничего не узнает, я обещаю тебе. Все, что случилось, будем знать ты, я, генерал фон Грайм. Больше – никто. Я уничтожу все бумаги и прикажу фон Грайму. Пусть постарается и как-то обдумает свое поведение. Придется ему смириться, иначе отправится в отставку. Думаю, он сам не рад, что затеял все эту неразбериху. Но только не отставка, Хелене, – Геринг положил ей руки на плечи и пристально смотрел в глаза, – только не отставка. Кто воевать будет, Хелене? Кто?
– Хорошо, – она согласилась, слегка опустив голову, – дай мне два дня. Я навещу маму в Дрездене и все решу.
– А ты, вообще молодец, – похвалил ее, провожая, Геринг, – не побоялась. Все на карту поставила. Хартману повезло: ты не только отличный командир, ты умеешь любить, Хелене.
– Не надо, Герман, – ответила она. – Давай не будем об этом. Во всяком случае, что касается моих чувств, ты знаешь нашу семью, полагаю, для тебя это не новость.
– Да уж, не новость, – Геринг грустно вздохнул, – передавай привет матушке. А рапорт об отставке я бросил в камин, учти, – предупредил он хитро. – Если решишь все-таки уйти, напиши новый.
После возвращения из Дрездена Хелене вместе с Герингом была на приеме у фюрера. Об отставке речи уже не шло. О ней просто слышать никто не хотел. Вопрос был решен еще до того, как она о нем упомянула: отставку отклонить. Поэтому Геринг представил дело как полностью завершенное и сердито ущипнул Хелене, чтобы она даже не заикалась. Немного отдохнув и успокоившись у матери, она решила, что Герман прав, не стоит торопиться, уйти она всегда успеет. Бросить полк в самый разгар военных действий, лучший полк Люфтваффе, в состав которого входят эскадрильи «Рихтгофен» и «Мелдерс» – дело нешуточное. Тем более, все происшедшее, как обещал Геринг, должно было остаться известным только четверым: двое из них были Хелене и Эрих, двое остальных – генерал фон Грайм и рейхсмаршал авиации. А у них не было причин дискредитировать Хелене и сплетничать о ней, раз они так просили ее остаться, да и люди не те… Если уж совсем честно, Хелене и самой не хотелось уходить. «Из-за какой-то Герды Дарановски!» – как презрительно выразился Геринг. История с этой особой повеселила ее: она думала, что все намного серьезней. Незадачливая девушка обвинила в гомосексуальных привязанностях мужчину, от которого сделала аборт! Тут при детальном разбирательстве могли обойтись и без свидетельств Хелене Райч. Впрочем, не подай она в отставку, никто бы не стал разбираться. Но Эрих! С кем он только не переспал! И если каждая будет писать такие доносы! Это сердило Хелене.
После приема у фюрера, попрощавшись с Герингом, Хелене вернулась в полк. Увидев ее снова на командном пункте, летчики, до которых дошел слух об ее отставке, хотя официально еще ничего не объявляли, обрадовались. Лауфенберг, делая вид, что ему все равно, что он и сам справился бы, поинтересовался:
– Ты к нам насовсем или вещи забрать?
– Насовсем, Андрис, – успокоила его Хелене. Она знала, что он вовсе не надеялся занять ее место и искреннее переживал отставку, просто ерничал, как обычно.
Эрих копался в моторе своего самолета, перекидываясь короткими замечаниями с механиками, когда, обернувшись, увидел Райч. Она шла по летному полю перед готовыми к выполнению задания истребителями, разговаривала с летчиками. Он встал, вытирая измазанные маслом руки. Хелене… А он вчера написал рапорт Лауфенбергу с просьбой перевести его в другой полк. Не мог смириться, что она из-за него пострадала. Сердце его радостно забилось. Неужели вернулась? Хелене подошла. Одев фуражку, Эрих козырнул ей. Она поздоровалась, спросила о боевой готовности эскадрильи, просила позже зайти на КП. Ничего значительного. Но как сияли ее глаза, ее яркие, с восточным разрезом глаза, прекрасные, как тысяча и одна ночь Шахерезады!
Вечером, когда они остались вдвоем, он обнял ее.
– Прости меня.
Она лежала, откинувшись на подушки и положив руку под голову.
– А знаешь, – тихо засмеялась она, – кто донос написал? Твоя подружка, эта Герда Дарановски… Это она все подстроила. Не простила, что ты бросил ее.
– Ради тебя, – прошептал он, целуя ее шею.
– Выходит, я виновата. Я отбила, – Хелене подняла его голову, в ее глазах блестели влажные, чувственные искорки, как россыпь мелких звезд, отражающихся в воде. – Хороший повод уйти в отставку, ничего не скажешь!
– Что с рапортом делать будем? – спросил его наутро в столовой Лауфенберг. – Пойдешь в другой полк?
– Нет, – мотнул головой Эрих.
– Тогда ладно, – с поддельным разочарованием протянул Андрис, – завернем в него завтрак.
После масштабного отступления 1944 года штаб военно-воздушных сил расположился в десяти километрах от Минска на железнодорожной станции Колодищи. Здесь находился большой немецкий военный городок. Белорусская девушка Вера Соболева приехала в Минск незадолго до начала войны. Комсомольская организация совхоза, где она работала на ферме, направила ее учиться в сельскохозяйственный техникум. Война спутала все планы. Белоруссия была оккупирована немцами. Отрезанная от родных, Вера испытывала острую нужду и в конце концов решилась наняться на работу к оккупационным властям. Она немного знала немецкий, в рамках школьной программы, но достаточно для того, чтобы понимать приказания, которые ей отдавались. К тому же была молода, миловидна, скромна. В общем, ее сочли подходящей кандидатурой и направили уборщицей в офицерское общежитие инженерной части. Здесь Вера проработала полтора года. Однажды утром, придя на работу, она обнаружила, что инженерная часть куда-то съехала, а ее место заняли летчики. В военном городке все переменилось до неузнаваемости. Вера испугалась, что она потеряет работу, но в комендатуре ее успокоили: «Исполняйте свои обязанности, фрейлян. И не задавайте вопросов. Какая разница, кто теперь проживает в общежитии. Ваше дело – порядок и чистота.»
Так же как и инженеры, летчики в общежитие жили по несколько человек в комнате. Те, кто имел более высокие звания, занимали отдельные комнаты. Сначала Вера смущалась, все офицеры казались ей на одно лицо. Несмотря на внушительный опыт, она с трудом разбирала их быструю речь, часто отвечала невпопад, когда к ней обращались. Офицеры ходили на занятия в какую-то школу, вход в которую прислуге был строго воспрещен, часто пропадали в близлежащем лесочке, за которым, догадалась Вера, располагался аэродром. Из окна она часто могла наблюдать, как за лесом садятся и поднимаются в воздух боевые машины. Вернувшись в общежитие, летчики валились в одежде на постели, небрежно расстегнув кители, курили. Вера молча ходила между кроватями, подбирала окурки и не могла дождаться, когда же они уйдут в столовую или уедут развлекаться в Минск. В прежней инженерной части на Веру не обращали внимания – люди там были степенные, обстоятельные, даже вежливые. В основном семейные. Летчики же, все как на подбор, оказались молодые, даже, – особенно, что касалось нижних офицерских чинов, – очень молодые. Некоторые – ровесники Веры, но большинство и, в первую очередь боевой летный состав, имели награды и нашивки за ранения. В отличие от инженеров, вели они себя как настоящие господа: почти каждый имел в услужении солдата-денщика. Но каково же было удивление Веры, когда она обнаружила, что командует офицерами женщина! Командиром полка, в общежитии которого работала Вера, была женщина, летчица в звании полковника Люфтваффе. В первый раз, когда Вера встретилась с ней, она обомлела. Полковница была молодая, не намного старше Веры, высокая, с пышной копной белокурых, красиво уложенных волос. Всегда ходила в тонких чулках, элегантных сапогах, а иногда даже в туфлях. Была строга, сдержанна, немногословна. Офицеры относились к ней с уважением, и даже, можно сказать с почтением, что определялось, вероятно, не только требованиями устава, но и личными заслугами. Весь облик полковницы свидетельствовал о достоинстве и изысканности. Когда ей представили Веру, она едва удостоила ее взглядом серьезных синих глаз. У полковницы была собственная прислуга – высокая длинноногая австриячка со смешным именем Зизи. Зизи в любое время года ходила в узком темном платье выше колена с белым кружевным воротником и манжетами, безупречно чистыми, несмотря ни на что, в белом накрахмаленном передничке и кружевной наколке, кокетливо прикрепленной к темным волнистым волосам, и туфлях на высоком каблуке. Держалась Зизи высокомерно и независимо, даже с офицерами, бодро командовала солдатами из хозяйственной части и денщиками, прислуживавшими летчикам. Она сама убирала комнату полковницы, ее кабинет, чистила и гладила ее мундир, следила за вещами. По утрам, а иногда и вечером она подавала госпоже на подносе чашку черного кофе с клубникой в сливках, присылаемой из Франции по приказу «рейхсмаршала», как она с важностью сообщила Вере. Немка пила кофе, курила сигарету, задумчиво раскачиваясь в кресле-качалке, покрытом пятнистым мехом леопарда, в память о битвах в африканских пустынях подаренном ей каким-то Хансом Марселем, который там воевал.
Конечно, молодая русская уборщица привлекла внимание летчиков. Офицеры часто подшучивали над Верой. Приняв серьезный вид, они, будто забыв, что она понимает по-немецки, начинали громко обсуждать достоинства ее фигуры, цвет кожи, глаза. Вера и без того чувствовала себя нескладехой по сравнению, например, с Зизи, не говоря уже о спортивной, подтянутой полковнице. Поэтому, густо покраснев, она всякий раз бросала тряпку и выбегала из комнаты. Офицеры дружно смеялись ей вслед. Среди офицеров особенно выделялся молодой, очень интересный капитан. Вера слышала, что он слыл одним из героев немецкой авиации. Она как-то видела, как он причесывался перед зеркалом, собираясь на банкет в Минск. Он был и впрямь красив и элегантен в подогнанной по фигуре парадной форме и увешан орденами, как картина. Говорили, что он командовал знаменитой эскадрильей. Он жил в одной комнате с заместителем полковницы, синеглазым, неторопливым брюнетом. Тот никогда не подтрунивал над Верой, но она замечала, нередко наблюдал за ней с любопытством, будто она была какой-то диковиной. Порой на правах старшего, по званию и положению, он останавливал «не в меру расшутившуюся молодежь», видя слезы в глазах Веры, когда те перегибали палку и переходили на непристойности, а уж тем более, давали волю рукам.
Отношения Веры с Зизи складывались трудно. Горничная полковницы была капризна, недоверчива и придирчива. К тому же Вера плохо понимала ее австрийский акцент. Но как-то, когда Зизи необходимо было отлучиться в Минск за продуктами, она поручила Вере убрать в комнате полковницы, строго предупредив, что она ни коем случае не должна прикасаться к бумагам и, не приведи господь, что-нибудь пропадет. Вера страшно разволновалась. Она бы предпочла избежать такого поручения, но это было невозможно. Вытирая пыль с мебели, Вера неожиданно наткнулась на фотографический портрет, стоящий в рамке на тумбочке у кровати. Вспомнив наказ Зизи ничего не трогать и ничего не разглядывать, Вера сперва поспешно отвернулась, но любопытство оказалось сильней. Она осторожно подвинула портрет к свету. На нем был изображен молодой мужчина в военной форме с гордым, надменным лицом победителя. Он был снят в профиль в тот момент, когда, салютуя флагу, поднял руку в нацистском приветствии. Снизу на портрете было что-то написано по-немецки. Вера хотела было прочесть надпись и начала уже разбирать иностранные слова, – фотография была адресована какой-то Лене. «Надо же, русское имя», – подумала Вера про себя. Вдруг дверь в комнату открылась, кто-то вошел. Вера испугалась. Зизи несколько раз повторила ей, что входить в комнату полковницы не позволяется никому, кроме самой фрау Райч и ее прислуги. Но Зизи уехала, только что. Так может, это полковница?.. Вера даже зажмурила глаза: сейчас отругают, а может быть, даже уволят и тогда..? Со страхом она обернулась. Перед ней стоял капитан Эрих Хартман. Вера уже знала, что красивого белокурого офицера, которого она выделила и запомнила среди прочих, зовут Эрих Хартман. С удивлением она увидела, что он сильно пьян. В расстегнутом кителе, неопрятный, он, нетвердо ступая по ковру, подошел к тумбочке, взял фотографию мужчины в военной форме, несколько мгновений пристально смотрел на нее, прищурив светлые глаза. Потом неожиданно бросил портрет на кровать и спросил, обернувшись к Вере: