Валькирия рейха
Шрифт:
– Лена, не уезжай, – прокричала Эльза, выхватив у Магды трубку, – не уезжай! Если тебя убьют, я останусь одна! О, господи, за что, за что это все?! Было слышно, как Магда снова уговаривает ее: «Эльза, ну, перестань. Эльза, ты держишь оперативную связь. По ней в любой момент может позвонить рейхсфюрер. К тому же не забывай, тебя слушают радисты».
– Лиза, я люблю тебя, держись. Мы скоро увидимся, я тебе обещаю, – проговорила Хелене и повесила трубку. Больше она не могла выдержать. Поблагодарив Науйокса, она направилась к самолетам. Как бы ни было ей больно, но она не имела права забывать о том, что генерал фон Грайм отпустил ее только на два дня – а они как раз истекли. Что бы ни случилось – она должна вернуться в полк. Мало того, что она уехала сама, она увезла с собой Хартмана. Лауфенберг остался без двух боевых асов, он должен был тянуть лямку за троих. Теперь, когда каждый летчик на счету, а каждый самолет – на вес золота, Хелене забыла, что значит руководить воздушным сражением с командного пункта. Она сама поднималась в воздух по несколько раз в сутки, наравне с прочими, как когда-то в самом начале карьеры.
Однако не совладав с чувствами, все-таки вернулась к разрушенному дому. Долго бродила по пепелищу, подбирая оставшиеся от пожара вещи, обгоревшие фотографии, безделушки, напоминающие ей о детстве. Сколько раз с высоты полета она видела, как рушатся под бомбами дома, как исчезают с лица Земли целые города: Варшава, Киев, Харьков, Сталинград…Теперь бомба попала в ее собственный дом. Сколько людей за шесть лет войны вот так же, как теперь она, бродили по пепелищу, оставшись без крова, хоронили родных и близких. Пожалуй, теперь она впервые задумалась об этом всерьез. В начале войны, в 39-м, она думала, что ее дома война не коснется никогда. Она несла смерть с воздуха другим, теперь смерть пришла к ней и забрала самое дорогое – дом и мать. Увидев, что Хелене сидит на крыльце дома, разбирая фотографии, Эрих подошел к ней, но она даже не подняла головы. Он понял, что сейчас не нужен ей, и вернулся к ремонтникам заниматься самолетами. Комендант Дрездена прислал целую команду, чтобы они расчистили завалы вокруг, вдруг в доме еще кто-то остался? Но кто мог быть там? Нашелся только кот, забившийся в угол со страха. Хелене взяла на руки пищащее, ободранное животное и отдала его соседке. Ей же оставила адрес сестры в Берлине – пусть туда отошлют все вещи, которые соберут в доме. Сквозь слезы долго смотрела на обугленную каминную трубу. В детстве она любила сидеть у камина в гостиной, с отцом, который, как выяснилось сегодня утром, отцом ей на самом деле не был. За окном стояла зима или шел дождь, а у камина было тепло и уютно, весело потрескивали дрова в огне. Гюнтер Райч сажал ее на колени и начинал захватывающий рассказ о своих военных приключениях. Как хорошо запомнила она с детства имена: Геринг, Рихтгофен… И эти слова: Люфтваффе, пике, огонь… Война казалась ей тогда сплошным праздником для героев.
– Фрау Райч, позвольте побеспокоить…
Кто это? Хелене обернулась. Какой-то офицер, из местных. Он занимался самолетами, кажется…
– Ну, что там, готово? – совсем не по-военному спросила она.
– Так точно, госпожа полковник, – офицер бодро козырнул ей, – майор Хартман прислал меня сказать: можно лететь…
– Спасибо. Передайте майору, я сейчас приду…
Что еще она хотела сделать? Что еще она может сделать? Ах, да. Окинув, словно обняв взглядом, покрытые пеплом руины, она вспомнила, как Эрих сказал ей: «Я понимаю, тебе больно. Но не отчаивайся. Есть еще Эльза, есть я. Есть моя мама в Вюртемберге. Она встретит тебя, как родную. Она полюбит тебя, я уверен…» Вот что. Надо позвонить Магде, чтобы оформили документы на выезд госпожи Хартман. Как ей в голову не пришло позаботится о матери Эриха? Она заботилась только о себе! Даже о Лине она не забыла. А он ничего не сказал ей, не попросил за свою мать. Он вообще ничего не говорил о ней вплоть до сегодняшнего дня, словно ее и вовсе не существовало. Хотел все сделать сам. Но ей, Хелене Райч, это сделать легче. Пусть хоть его мать останется жива, раз так получилось, что она у них теперь одна на двоих. Интересно, какая его мама? Наверное, красивая, судя по сыну. Но если они останутся живы, если им суждено вернуться с войны, как они уживутся? Хелене практически не представляла себе этого. Сумеет ли она назвать чужую женщину мамой? Но до всего этого еще надо дожить, а для офицера разгромленной армии выбор невелик: либо смерть в бою, либо плен, либо пуля в лоб. Теперь Хелене, скорее всего, предпочла бы последнее. Вернувшись к Науйоксу, она снова позвонила от него Магде.
– Эльза приняла снотворное, она спит, – сообщила ей супруга Геббельса, – Хелене, – попросила она, – не возвращайся на фронт. Неужели Геринг не может оставить тебя при себе в Баварии?
– Я не могу остаться в Баварии, – ответила Хелене твердо, – мне необходимо лететь назад. У меня к тебе просьба, Магда…
Услышав о фрау Хартман, Магда удивилась, но обещала выполнить.
– К сожалению, я не знаю ее адреса, – заметила Хелене.
– Ничего, я узнаю, – обещала ей подруга, – возвращайся к нам. Мы будем ждать. Если дождемся, – даже бестрепетная суровая Магда не утерпела – слезы просквозили в ее голосе. Связь прервалась, где-то недалеко снова бомбили. Простившись с Науйоксом, Хелене поспешила на аэродром. Ремонтники совершили чудо, оба самолета были пригодны к полету. Ни словом не обмолвившись о разговоре с Магдой, она сказала Эриху коротко: «Летим!» Вот уже остался позади разрушенный бомбардировкой Дрезден. Весь путь назад – сплошная мгла, сквозь которую она видит только лицо матери. Глаза застилают слезы. Хартман постоянно одергивает ее, напоминая о маршруте – она теряет курс. Когда приземлились на аэродроме недалеко от Шведта, где базировался полк, Эрих вылез из самолета и увидел, что кабина «черного вервольфа» по-прежнему закрыта. Перегнувшись в салон истребителя, Хартман вызвал Хелене по рации – молчание. Тогда, спрыгнув с крыла самолета, он стремглав бросился к «вервольфу» и открыл кабину снаружи. Хелене лежала, уткнувшись лицом в приборную доску… Он встряхнул ее за плечи, позвал:
– Лена…
Она с трудом открыла глаза. Ей было плохо, лицо покрыли испарина и мертвенная бледность. Из последних сил она дотянула самолет до посадки.
– Прилетели? Что случилось? – подбежал Лауфенберг, – я вижу, – заметил он обеспокоено, – сватовство прошло неудачно.
– Куда уж хуже, – Эрих поднял Хелене из кабины и на руках понес к небольшому лесочку, где располагались службы полка, – Дрезден бомбили, – сообщил он на ходу Лауфенбергу, – фрау Райч погибла. Взгляни на машину Хелене – на ней живого места нет. Хелене едва осталась жива. Позови врача.
Хелене бил озноб. Она то бессвязно бредила, то кричала в истерике, не в силах сдержать своего отчаяния. Полковой доктор испробовал все успокоительные, в том числе и те, которые передал Эриху врач в Дрездене – лекарства не действовали. Лауфенберг продолжал исполнять обязанности командира полка, приняв все меры, чтобы Райч никто не беспокоил. Понимая, что состояние Хелене вызвано сильнейшим стрессом, который ей пришлось испытать, Эрих возился с ней, как с ребенком – укачивал на руках, успокаивал, согревал своим телом. Перепуганная Зизи то и дело приносила компрессы и горячее питье. Только глубоко заполночь Хелене стала успокаиваться и забылась тяжелым сном. Убедившись, что кризис миновал, Эрих оставил ее на попечение Зизи, а сам направился к Лауфенбергу. Андрис встретил его вопросом:
– Ну как она?
– Мне кажется, лучше, – Эрих устало опустился на складной стул напротив, – как здесь?
– Горячо, – щелкнув зажигалкой, Лауфенберг закурил сигарету. Он осунулся, лицо было серым, – над Одером ежедневно такая карусель! – он присвистнул, – наши навели переправу, чтобы отвести войска на тот берег. Нас бомбят, уже трижды потопили, – продолжал он устало, – надо прикрывать. Но сам знаешь, эскадрильи только называются эскадрильями, самолетов в них едва ли не вполовину. Твоя машина исправна? Я послал механиков посмотреть еще…
– Я думаю, она в порядке, – ответил Эрих, глядя, как мелькают огоньки за окном, – готов завтра же в бой.
– Если ремонтники дадут добро, то первым и пойдешь с «Рихтгофен», – согласился Лауфенберг, – «Мелдерс» измотана. «Рихтгофен» я приберег по приказу фон Грайма. Но теперь – ее черед.
– Господин подполковник, – на командный пункт заглянул начальник штаба, – привезли боеприпасы. Прикажете распределить?
– Да, сейчас иду, – Лауфенберг встал из-за стола, – иди, поспи, – бросил он на ходу Эриху, – завтра трудный денек. Впрочем, легких у нас теперь не бывает.
Он вылетел, как только рассвело. Когда же несколько часов спустя диспетчер сухо сообщил на командный пункт, что «Рихтгофен» идет на посадку», Лауфенберг увидел, что ведомый Хартмана садится один.
– Где Эрих? Я не вижу его? – Андрис с тревогой повернулся к Хелене, стоявшей рядом. Она взяла бинокль, желая увидеть знакомый самолет командира «Рихтгофен» – но его не было. Она молча повернулась к Андрису, они посмотрели друг на друга, подумав об одном и том же, но, не смея вслух высказать страшную мысль, пришедшую им в голову. Тут же Лауфенберг выбежал с командного пункта навстречу только что приземлившемуся ведомому Хартмана. Спустя несколько минут тот стоял перед командиром полка.
– Господин майор сам приказал нам возвращаться, – оправдывался молодой летчик, – у него отказала пушка. Еще перед самым вылетом он мне сказал, что что-то не в порядке, наверное, в Дрездене повредили. А механики пропустили, забыли посмотреть, да и времени им не хватило. Большевики же как бешеные на нас набросились, двоих сразу сбили. «Рихтгофен» в воздухе, – кричат, – бубновые, бубновые! Хартман!» Подкрепление вызвали. Господин майор приказал мне по рации уводить оставшихся, а сам сымитировал атаку, чтобы отвлечь их от нас. Бензопровод перебило у него, бак вырвало…