Вальтер Беньямин. Критическая жизнь
Шрифт:
Поэтому он нуждался в каких-нибудь развлечениях, которые нарушили бы монотонный распорядок жизни, и не мог удержаться от того, чтобы сравнить свое положение в Дании с воспоминаниями об Ибице. 19 августа в черновике письма, адресованного Блаупот тен Кате, он писал:
Видите ли, даже нынешнее лето представляет собой серьезный контраст по сравнению с прошлогодним. Тогда я не мог заставить себя рано вставать – а это обычно свидетельствует о полноценном существовании. Сейчас же я не то что бы дольше сплю, но мои дни омрачены снами, постоянно возвращающимися ко мне. Последние несколько дней мне снились удивительные и прекрасные архитектурные сооружения: так, я видел Б.[рехта] и Вейгель в образе двух башен или сооружений вроде ворот, ковыляющих через город. Потоку этого сна, так яростно разбивавшегося о день – подобно волнам моря, взбудораженного притяжением луны, – передавалась мощь вашего образа. Мне не хватает вашего присутствия сильнее, чем я в состоянии выразить и, более того, сильнее, чем я мог себе представить (GB, 4:482).
Образ Блаупот тен Кате (в обращении к которой он теперь использует формальное «вы» [“Sie”]) затмил здесь все воспоминания о бедности, нездоровье и отчаянии последних дней на Ибице, превратив их в идиллию, по сравнению с которой жизнь в Дании действительно должна была казаться унылой и одинокой.
Вообще Беньямин в своем одиночестве часто утешался воспоминаниями
18 сентября Беньямин ненадолго покинул Сковсбостранд, чтобы присоединиться к Брехтам в Драгере – маленьком прелестном приморском городке всего в нескольких милях от Копенгагена, куда Хелене Вейгель увезла детей. Беньямин получил возможность провести несколько приятных часов у моря и упиваться в Копенгагене жизнью большого города, которой ему не хватало. Многочасовые прогулки по улицам, а также покупка набора диапозитивов у «мастера по татуировкам» в чрезвычайной степени подняли его настроение. «Я только что вернулся из Копенгагена, – источал он восторги в письме Альфреду Кону пару недель спустя, – где получил возможность пополнить несколькими очень милыми образцами единственную коллекцию, о продолжении которой я могу подумывать в беззаботные мгновения, а именно коллекцию цветных диапозитивов. Мне удалось купить у специалиста по татуировкам несколько образцов, нарисованных им самим, сняв их со стены его маленькой каморки, расположенной позади ремесленной мастерской на канале в Копенгагене» (GB, 4:508). Эти диапозитивы станут едва ли не самым ценным из всего имущества, какое сохранится у Беньямина в изгнании, и в грядущие годы будут украшать стены многих его номеров в отелях и квартир. Кроме того, однажды в Драгере он завернул за угол и столкнулся со своим берлинским другом Виландом Херцфельде (1896–1988), братом Джона Хартфилда и владельцем издательства Malik Verlag. Наряду с Гарри Графом Кеслером, Георгом Гроссом и Эльзой Ласкер-Шюлер Беньямин одним из первых поддержал это издательство, основанное в 1917 г. В то время именно в Malik Verlag выходило большинство журналов берлинских дадаистов; после 1920 г. оно занялось выпуском книг. В число его авторов входили Курт Тухольский, Эптон Синклер, Джон Дос Пассос, Максим Горький, Владимир Маяковский и Оскар Мария Граф. Херцфельде с его откровенно левой ориентацией едва избежал застенков гестапо и весной 1933 г. бежал в Прагу, бросив библиотеку более чем в 40 тыс. книг, которая стала топливом для костров во время нацистских сожжений книг. Сейчас же, увидев своего старого друга, Херцфельде воскликнул: «Надо же, Беньямин! Надо думать, вы тоже принадлежите к поколению 1892 года? Несомненно, нам предстоит видеться время от времени. Ведь, знаете ли, с этим поколением дело обстоит так: самые нежные пропали еще до 1914 года; глупые пропали в 1914–1918 годах; а те, кто остался, еще какое-то время продержатся» (C, 478). Беньямин, несомненно, вполне понял жизнерадостное предсказание Херцфельде как указание на то, что тот едва ли понимает его положение.
В Драгере Беньямин застал Брехта в нетипичном для него состоянии нерешительности. Сам Брехт объяснял это непривычное для него состояние теми преимуществами, которые имелись у него по сравнению с большинством других эмигрантов. Как выразился Беньямин в своих «Записках из Свеннборга», «поскольку в целом он не склонен видеть в эмиграции серьезную основу для планов и начинаний, похоже, что a fortiori это не имеет для него никакого значения» (SW, 2:788). Впрочем, нерешительность Брехта не помешала ему привлечь Беньямина к литературному сотрудничеству. В первые дни своего пребывания в Драгере Беньямин совместно с Брехтом и выдающимся философом-марксистом Карлом Коршем (1886–1961) работал над сатирой на Гитлера «в стиле ренессансной историографии» – прозаическим произведением, носившим рабочее название «История Джакомо Уи» (SW, 2:788). Корш активно участвовал в германской революции 1918–1919 гг. на стороне левых сил, в то же время занимаясь передовыми исследованиями в области права. В 1923 г. он получил должность профессора права в Йенском университете, и в том же году вышел его magnum opus «Марксизм и философия». Эта книга наряду с трудами Дьердя Лукача и Антонио Грамши представляет собой важнейший теоретический вклад XX в. в критический марксизм. Кроме того, в 1920-е гг. Корш выделялся в политической сфере своей оппозицией сталинизму, и эта позиция в 1926 г. привела к его изгнанию из коммунистической партии. Лишившись в 1933 г. профессорской должности, Корш сначала ушел в подполье, а затем эмигрировал в Данию, Великобританию и, наконец, в 1936 г. в США, после того как бывшие товарищи по партии объявили его «троцкистско-гитлеровским агентом». Знакомство Беньямина с Коршем стало для первого поворотным пунктом: Беньямин, никогда не проявлявший особого интереса к произведениям самого Маркса, благодаря чтению Корша приобщился к передовому истолкованию марксизма. «Марксизм и философия» – одна из книг, на которые Беньямин чаще всего ссылается в «Пассажах»; кроме того, она вообще оказала значительное влияние на политическую позицию Беньямина, хотя не следует забывать и того, что после первого прочтения этой работы в 1930 г. он писал Адорно: «Довольно неуверенные шаги – по крайней мере так мне показалось – в правильном направлении» (BA, 7).
Прежде чем сотрудничество с Брехтом и Коршем успело принести реальные плоды, Беньямин слег в постель с приступом нефрита. Его очень медленное и мучительное выздоровление протекало в уголке маленького дома – жилье, которое даже он, закаленный лишениями, называл «не устраивающим меня» и «временным». Единственной компенсацией за все это стало то, что он впервые прочел «Преступление и наказание» – Брехт откликнулся на это событие шуткой о том, что болезнь Беньямина была вызвана именно этим романом. «Достоевский, конечно же, великий мастер, – писал в то время Беньямин Вернеру Крафту, – но тот сумбур, который царит в душе у главного героя, в итоге передается и самому автору… и этот сумбур безграничен» (GB, 4:506). Болезнь Беньямина вынудила его пробыть в Драгере на неделю дольше, чем он планировал. К 28 сентября он был уже достаточно здоров для того, чтобы перебраться в Гесер, самый южный датский город, расположенный на острове Фальстер, откуда на пароме было рукой подать до Ростока. Мы ничего не знаем об этих выходных днях, проведенных в Гесере, кроме того, что Беньямин провел их в обществе Гретель Карплус. И судя по той завесе молчания, которой они оба окружили это свидание, оно имело интимный и, возможно, сексуальный характер. Так или иначе, 2 октября Беньямин уже снова был в Сковсбостранде – и горел еще большим нетерпением покинуть Данию, что бы ни ждало его в будущем.
В начале октября он уже готовил почву для возвращения в Париж. Беньямину не терпелось продолжить свои изыскания о пассажах, но на его пути стояли серьезные препятствия. Во-первых, необходимо было вновь ознакомиться с обширным материалом, собранным в рамках этого проекта; для этого требовалось время и относительное терпение, но лихорадочные поиски источников поддержки делали наличие того и другого проблематичным. Более того, Беньямин мог проводить свои изыскания лишь в Париже, точнее, в Национальной библиотеке, но жизнь в Париже в тот момент была ему просто не по карману (см.: BS, 144). Его неопределенным финансовым перспективам нанесло еще один удар известие о том, что Институт социальных исследований – его единственный институциональный источник поддержки – переезжает в Америку. «Следствием этого вполне может стать разрыв или как минимум ослабление моих связей с его руководством. Не стану говорить, что это может означать» (BS, 144). Пытаясь как-то упрочить свою финансовую ситуацию, Беньямин послал письма Леону Пьеру-Куану и Марселю Бриону, объявляя о своей готовности заняться любыми аспектами французского литературного мира.
Беньямин покинул Данию в конце октября, намереваясь добраться до итальянской Ривьеры, где его бывшая жена открыла в Сан-Ремо маленький пансион «Вилла Верде». Брехт уже уехал в Лондон, где вместе с Хансом Эйслером работал над новым мюзиклом и где собирался вести переговоры об условиях предстоящей постановки «Святой Иоанны скотобоен» и «Круглоголовых и остроголовых». Таким образом, почти ничего не удерживало Беньямина в Дании, и полученный за несколько дней до его запланированного отъезда чек от Frankfurter Zeitung, которым газета расплачивалась с ним за его летнюю работу, лишь укрепил в намерении покинуть эту страну. Оставаясь в душе путешественником, Беньямин на день задержался в Антверпене, где он никогда не был, и решил, что этот город способен завладеть душой «пассажира старого судна и портового завсегдатая» (GB, 4:556).
24 или 25 октября он прибыл в Париж и поселился в очередном дешевом отеле – это был отель Littre в 6-м округе. Там Беньямин пробыл всего несколько дней, но успел за это время повидаться с Кракауэром, обсудив с ним его недавно законченный роман «Георг», и с Жаном Поланом, руководителем Nouvelle Revue Francaise, который дал понять, что, возможно, сумеет напечатать эссе Беньямина о Бахофене. Уже перед отбытием из Парижа Беньямин получил письмо от Хоркхаймера, которое, несомненно, потрясло его до глубины души. Хоркхаймер завел речь о возможности того, что институту удастся забрать с собой в Америку еще одного своего автора – он подчеркивал, что это маловероятно, но не невозможно, – и выплачивать ему стипендию, достаточную для проживания. Готов ли Беньямин получать такую стипендию, которая будет выплачиваться на протяжении одного года или двух лет? [393] Беньямин ответил без колебаний: «Я был бы в высшей мере признателен за возможность работать в Америке, вне зависимости от того, буду ли я заниматься исследованиями для вашего института или для института, связанного с вашим. Более того, позволю себе добавить, что заранее согласен на любые условия, которые будут для вас приемлемыми» (C, 460). К сожалению, вопрос о стипендии в итоге отпал, но Америка с этого момента всегда маячила перед Беньямином в качестве отдаленной перспективы.
393
См.: Horkheimer, Briefwechsel 1913–1936, 246.
По пути в Сан-Ремо Беньямин ненадолго остановился в Марселе, чтобы встретиться с Жаном Балларом, редактором Cahiers du Sud, и обсудить с ним возможность напечатать в его журнале эссе. К началу ноября Беньямин был в Сан-Ремо, где почувствовал, что наконец-то обрел безопасную гавань «в самом подходящем месте для зимнего сезона на Ривьере» (GB, 4:531). Этот большой город на средиземноморском побережье в Западной Лигурии стал туристическим центром еще в середине XVIII в., когда был построен первый из здешних гранд-отелей. Тобайас Смоллетт в своих «Путешествиях по Франции и Италии» 1766 г. описывает его такими словами: «Сан-Ремо – приятный немаловажный городок, удачно выстроенный на склоне плавно поднимающегося холма, где имеется гавань, способная принимать небольшие суда, немалое число коих строится на пляже; однако сколько-нибудь крупным судам приходится вставать на якорь в заливе, который отнюдь не безопасен… В этой округе не найти почти ни одного клочка ровной земли; впрочем, холмы покрыты апельсиновыми, лимонными, гранатовыми и оливковыми рощами, которые обеспечивают обширный вывоз изысканных фруктов и превосходного масла. Женщины в Сан-Ремо намного более красивы и обладают намного более хорошими манерами, чем в Провансе» [394] . Положение Сан-Ремо на склоне Приморских Альп, спускающихся прямо в море, и его необычайно стабильный микроклимат весеннего типа еще с конца XIX в. привлекали сюда многих важных персон, включая русских цариц, османских султанов и персидских шахов. Дора Софи Беньямин надеялась, что туризм, столь прочно укоренившийся в этих краях, сумеет уцелеть и в Европе, охваченной фашизмом.
394
Smollett, Travels through France and Italy, 188–189.
За годы, прошедшие со времени ожесточенного бракоразводного процесса, отношения между Дорой и Вальтером постепенно улучшились. Пока Дора еще жила в Берлине, она активно искала для Беньямина издателей, а теперь предложила ему в Италии кров и пропитание, причем не в последний раз. Дора переехала в Сан-Ремо летом, временно устроившись работать на кухне отеля Miramare, с тем чтобы покрыть свои расходы и расходы Штефана. В июле она сообщала, что рада оказаться в Италии, где чувствует себя «здоровой и жизнерадостной впервые за долгие годы». Хотя Штефан летом сопровождал мать в Италию, он настоял на том, чтобы вернуться в свою берлинскую школу вместо того, чтобы начинать учебный год в местном liceo в Сан-Ремо, и, как мы уже отмечали, Дора не препятствовала ему в этом. Осенью ей удалось купить пансион «Вилла Верде» – отчасти на деньги, полученные ею при разводе, – и войти в число отельеров Сан-Ремо. Как можно себе представить, Беньямин остро осознавал двусмысленность положения, в которое он попадал, пользуясь гостеприимством Доры. В момент задумчивого самокопания он задавался вопросом: