Ванька 12
Шрифт:
Что-то я размечтался, даже уже немного пожалел, что приглашение девицы не принял. Сидел бы сейчас с ней в теплом месте, чай пил и умные разговоры вел. После чая с баранками… Так, стоп, стоп, что-то меня совсем на мечтания растащило. Тут ночевать негде, а я про баб…
Темнеет, однако.
Открытые места я старался быстрее покинуть, роща, лесок — для партизана предпочтительнее. Тропинка — лучше, чем шоссе, желательно ещё и мало хоженая. По такой я сейчас и шел.
Бррр…
Вот ведь, куда занесло!
Крест, крест, крест… Передо
Что-то мне немного не по себе стало. Вроде и мужик я тертый, не малолеток, а вот так неожиданно вечером на лесном кладбище оказаться… Солнце уже закатывается, тишина… и могилки.
Я переступил с ноги на ногу, под правой сухой сучок хрустнул, а меня аж тряхнуло.
Чёрт, чёрт, чёрт!
Во, ещё и чёрта вспомнил… Совершенно это не к месту.
Так. Стоять, Зорька! Что это я? Вот где-где, а тут меня точно ночью никто не потревожит. Тем более, избушка ещё справа какая-то виднеется. Типа баньки деревенской, темная от возраста и времени суток, крыша чуток провалилась по центру, но ещё нормально меня от непогоды защитит.
Что за домик такой?
Кто тут на лесном деревенском кладбище жить может?
Сторожей здесь на таких погостах отродясь не бывает, служителей, что за могилами следят — тоже. Каждая сельская семья сама свои могилки обихаживает, последние пристанища бабушек и дедушек в порядке содержит.
Сюда, судя по всему, не ко всем уже ходят. Вон как некоторые кресты покосились, могилы черничником затянуло.
Ну, а всё же — что за избушка? Что-то кроме домика Бабы-Яги мне на ум ничего не приходит. Мысль эта глупая, причем сразу по нескольким причинам. Не селится данный персонаж в таких местах. Ну, и у избушки курьи ножки отсутствуют.
Во тупая башка! Это же земская усыпальница! В конце прошлого века их велено было не только при уездных и участковых больницах настроить, но и в таких местах, как сельские кладбища. Посчитали земские гласные и уездные доктора, что совсем уж не дело трупы для судебно-медицинских исследований отогревать и вскрывать в крестьянских избах, вот и озаботились постройкой таких избушек.
Когда я в психиатрическом отделении губернской больницы ещё работал, там у нас усыпальница в часовенке была. Городовой доктор, который на вскрытия приезжал, всё жаловался, что тесна она, без водопровода и электрического освещения. Зажрался он, уездные врачи, как я помню, и таким избушкам были рады.
Подойдет сия судебно-медицинская постройка мне под ночлег? Почему бы и нет, в ней, наверное, уже лет десять никого не вскрывали.
Там и топчанчик должен быть. Жаль, что подушки и одеяла в номенклатуре инвентаря усыпальницы не предусмотрены. Ничего, партизану это не страшно. Пусть фуражку я уже потерял, но руки-то у меня на месте. Вот и подложу ладошку под голову, мягче её ничего нет.
Дверь в усыпальницу валялась на земле. Ну, не буду же я из-за этого
День выдался у меня насыщенный, так что я сам не заметил, как в сон провалился.
Глава 23
Глава 23 Ночная гостья
Дождь…
Даже не дождь, а страшенный ливень.
Поливает не как из ведра, а будто кто-то море на наши головы опрокинул.
Спрятаться некуда, окопы мы отрыли, а с землянками не успели. Наступаем, вперед продвигаемся. От рот рожки да ножки остались, четверти личного состава нет…
Хорошо, что я раненых успел в тыл отправить, им такие водные процедуры совсем ни к чему.
С неба хлещет так, что в нескольких шагах уже ничего не видно.
Мокро, неуютно. Я вытер лицо рукой и… проснулся.
Вот ведь… Опять война мне приснилась. Германская. Японская что-то никогда не снится, а вот германская — частенько. Причем — во Франции, в составе русского экспедиционного корпуса.
Чаще снится то, чего не было. Или — было, но не совсем так. Вот они, выкрутасы сознания. Иван Михайлович Сеченов называл сны небывалой комбинацией бывалых впечатлений. Я с ним совершенно согласен.
Кстати, а дождь-то на самом деле идет. Вон как по крыше усыпальницы хлещет. Местами она не выдерживает и кое-где капает. Не с потолка, его здесь нет, а с самой внутренней поверхности досок, которыми усыпальница сверху покрыта.
Вовремя мне эта избушка подвернулась, ох вовремя.
В дверном проеме сверкнуло, а спустя пару секунд грохнуло так, что всё моё утлое пристанище вздрогнуло.
Я сел на топчане. Закурил.
— Ишь, развёл табачище… — прозвучало за моей спиной.
Я даже вздрогнул, вскочил на ноги, на сто восемьдесят градусов юлой развернулся.
В уголке усыпальницы стояла… Баба-Яга. Тютелька в тютельку как на рисунке Ивана Билибина. Волосы седые, длинные, сосульками вниз свисают. Лицо — худое, нос крючком, как один мой знакомый говорит — в рюмку смотрит. Сарафан в заплатах, из рукавов выглядывают мосластые руки, причем — очень длинные, чуть ли не до колен. В правой руке, как тут у них на Вятке говорят — бодожок. Им Баба-Яга по полу постукивает. Ступы не видно, наверное, она её снаружи от усыпальницы оставила.
Мля…
Вот так люди и седеют.
Ночь, кладбище, усыпальница, Баба-Яга до кучи.
Можно сказать — четыре в одном.
— Ишь, раскурился… Рядом с могилками, — будто старая ворона прокаркала Баба-Яга.
— Извините, бабушка. Не знал, что курить здесь нельзя.
— Можно, нельзя. — тряхнула своими седыми космами старуха. — Кури уж, коль начал.
Если уж честно, гостья меня напугала. Не ждал я этой ночью никого к себе под крышу.
— Что же Вы, гражданочка, ночью тут на кладбище делали? — поинтересовался я.